Chercher l'amour… Тебя ищу
Шрифт:
— Заткнись, Юла…
Как она могла? Пытаюсь восстановить последний разговор. Все те слова, которые сказал ей я, и те слова, которые произнесла она. Ничего — пустота. Она никак не выдала себя, ни взглядом, ни жестом, ни фигурой, ни выражением лица.
— Прости, пожалуйста, — шепчет мне в затылок. — Свят…
Свят? Не ослышался? Пиздец…
«Я твой Свят, моя Юла!» — резко поворачиваюсь и, демонстрируя ей элементы рукопашного боя, стискиваю тоненькие кисти и развожу слишком широко по сторонам верхние странно напряженные конечности. Напираю, размазываю ни звука не произносящую Юлу по стене и впиваюсь поцелуем в искривленный
Она брыкается, сучит ногами, задевает мои бедра, колени, икры. Ни черта у нее теперь не выйдет. Она необдуманно затеяла опасную игру и проиграла, когда призналась, что внаглую нарушила самолично установленные правила. Я ее расплата. Я ее обвинение, ее суд и приговор. Я без сожаления приведу в исполнение то, что ей суждено. Я безнаказанно казню ее.
Юля обмякает и начинает отвечать на поцелуй, который с большой натяжкой можно назвать выражением любви и страсти. Она постанывает, скулит и издает почти животные звуки…
— А-а-а-а-ай! — истошный, визжащий детский крик, а следом — оглушающий, сверхгромкий, разрывающий барабанные перепонки звук бьющейся о проем входной двери.
Разрываю поцелуй и стремительно оборачиваюсь назад.
— Иг-о-о-о-о-рь! — вопит удерживаемая мной Юла.
Ребенок выскочил, сбежал, покинул дом, в котором его отец, целуя властно, нагло, страстно, наказывал и мучил его мать.
Глава 11
Это я… Я! Я твой папа!
Его нет.
Нигде.
Его нигде нет.
Его нет нигде…
Как не скажи, суть произошедшего от тренировки красноречия все равно не поменяется.
Я потерял его.
Упустил! Из-за своей дурости, несдержанности, упрямства и заносчивости лишился маленького ребенка. Так и не став отцом, я мастерски просрал все имеющиеся попытки на постепенное сближение с малышом, которого от самого зачатия до чертового мгновения его пропажи был лишен.
Не забуду мертвый взгляд. Мертвый взгляд Юлы. Отстраненный, чужой, равнодушный, стеклянный и несуразицей обезображенный… Безразличный и потухший. О котором говорят:
«Не мило в этом мире ничего!».
В первые важные часы мы с Юлей обыскали все и вся. Перешерстили каждый закоулок, побывали всюду, несколько раз обежали домик, затем выманивали, ласково и тихо подзывали, с нескрываемой мольбой упрашивали и извинялись перед сыном, тихонько клянчили, потом заглядывали под каждый куст и ползали в траве, моля Всевышнего о милости-пощаде, при этом ругая на чем свет стоит, матеря и проклиная друг друга. Потом она наотмашь била, свирепо, без сожаления, но со звериным наслаждением и чудовищным остервенением. Я совсем не защищался, скорее, наоборот, подставлялся, давал в пользование свое тело под рассекающие воздух четкие и слаженные движения ее тонких рук.
А после она орала. Кричала довольно долго. Верещала истошно, раздирая горло, тренировала нежелающие смыкаться неподготовленные к ору связки. Пронзительно возвышала голос, переходя на неслышный человеческому уху писк. Затем рявкала, надрывая грудь, гавкала, кряхтела, выла и скулила. Юля кликала беду, каркала и, не щадя себя, стенала. Вопила, как смертельно раненое и браконьером недобитое животное, а потом вдруг в одно мгновение перегоревшей лампочкой погасла, израсходовав заряд, затихла, проглотила горе, подавившись языком. Юла как будто полностью онемела, сошла с ума,
— Юль, пожалуйста, будь рядом. Не отходи далеко. Я тебя прошу! — «заклинаю», «умоляю», сквозь зубы говорю, пресекая надоевшими словами рвение, с которым она пробирается через словно из ниоткуда взявшийся бурелом, себе под ноги не глядя наступая…
Степная зона. Лесополоса. Бесконечная линия горизонта. А в этом месте высшие силы, видимо, решили поиздеваться над жалкими и несдающимися на радость победителю человеческими созданиями. Густая, непроходимая чаща, и даже не сосновый бор, местная тайга с четырехлапыми, иногда копытными хозяевами, от которых четырехлетке в силу маленького возраста, недостатка физподготовки и стопроцентно имеющегося страха далеко не убежать.
«Пользоваться умеешь?» — Суворов протягивал мне охотничье ружье с топорно прикрученным прицелом. Он передергивал затвор, прицеливался, проверяя способность на смертоносный выстрел, резко опускал ствол, встряхивал, поправлял приклад, зажимал его под мышкой и кому-то в рацию отдавал приказ убрать электричество на всем периметре огромного пространства.
«Ограждение под напряжением, Свят» — бурчал Смирнов и следил за перепуганной Юлой, которой что-то тихо и спокойно, почти на ухо, говорила Леся. — «Его отключат, если вдруг Игорь подойдет к забору, то…».
«Мне это не нужно» — спрятав в карман своих джинсов руки, я наотрез отказывался от оружия, которое ничем нам не поможет, зато нагонит страху на того, кого я и без свинца обязательно найду. — «Здесь мир, а там испуганный мальчишка в пижаме с темно-синими машинками, а не взвод уродов-неформалов с навороченными пушками и ножами, цепляющимися за их набитые награбленным карманы. Мне нужна нормальная рация, устойчивый сигнал и карта. Простая ориентировка на местности: какие пастбища, какие ручейки, овраги и тому подобное; где крокодилы, где кабаны, где динозавры. Стрелять не собираюсь, а при случае — все равно не буду! Пусть уберет от моих рук и с глаз долой» — шептал, уставившись на растирающие пол носки своих ботинок.
«Хорошо. Но это не для Игоря, это для…».
«Для кого?» — а я сипел и отворачивался. — «Я сказал „нет“! Довольно. Мне вот так хватило. Замахался воевать» — чиркнув ребром ладони себе по горлу, мгновенно затыкался.
«Свят, перестань. Это не война, а просто…».
«Средства для обороны, для спасения? Повторяю, раз был неверно понят! Видимо, что-то с речью. От нервов сильно искривило рот?».
«Тихо-тихо. Не заводись, герой».
«Мне нужна связь, Алексей. Оружие убери. Я пойду один. Сориентируй на местности для начала, а потом веди меня» — скрипел зубами и искоса поглядывал на притихшую Красову-Смирнову. Она прислушивалась, вникала, запоминала, что говорил я, что мне отвечали. Юла следила за тем, что происходит и усыпляла бдительность, играя в несознанку, изображала идиотку.