Chercher l'amour… Тебя ищу

Иголкина Леля

— Нет! — отрезаю.

— Я понимаю…

— Что? — рявкаю, выпучивая бельма на нее. — Что ты, блядь, понимаешь?

— Тшш! — приставляет палец к носу и пару раз завороженно моргает, давая отсчет на полную отключку слишком буйного пациента.

Гипнотизирует и обыкновенным взмахом ресниц приказывает мне молчать? Подобная херня со мной никогда не срабатывала, а с некоторых пор такое откровенное шарлатанство на подобных клиентах лучше некоторым не применять.

— Не надо этого, — отодвигаюсь дальше, отбрасываю одеяло, шумно носом забираю воздух и по-армейски, на ширину плеч, расставляю ноги, проветривая

тело, экипированное в домашние штаны и намокшую от соленого пота свободную футболку.

— Там раны? — шепчет Леся. — У тебя на спине? Что болит? Я могу помочь, если позволишь только посмотреть. Я трогать ничего не буду. Обещаю, Свят…

— Там сраны! — грублю и отворачиваюсь от нее. — Спи давай! — бурчу и мерзость добавляю. — Не возникай здесь на ночь глядя…

— Болит? Или…

— Ни хрена не болит, ничего там нет. Я предпочитаю спать в одежде. Достать член, оттянув поясную резинку, могу за три секунды. Желаешь убедиться? Опять? Мы не будем говорить о том, что не несет никакой смысловой нагрузки. Ищешь, за что психологически зацепиться? Запомни, Леся, на спине ни херища нет. Терпеть не могу, когда прикасаются к голой коже. Это с детства…

— Ты не любишь, когда приближаются сзади, — бормочет, выставляет руку, водит ею, разыскивая утерянное благоприятное биополе, которое я приземляю скептицизмом, да просто откровенным недоверием.

— И что?

— Ты пережил насилие…

— Это вопрос, что ли?

— Сексуальное?

— Ох, ты ночью мозг теряешь? Типа тело здесь, а разум на Сатурн за шмотками улетел, — язвлю и злобно издеваюсь.

— Я не видела тебя.

— Вот он я! — поднимаю руку, как одинокое способное на размах крыло. — Такой, как есть, Леся. Та-кой! Другого ведь не будет. И я говорю сейчас серьезно. Дождалась. Поздравляю! Два коротких, один раскатистый: ура, ура, ура-а-а-а! Твои постоянные вопросы о серьезности моих намерений, похоже, обретут достойный ответ. Я серьезно, девочка, перестань меня доставать тем, что абсолютно никакого отношения не имеет…

— Я знаю про плен, Свят. Знаю, через что вы, мальчики, проходите. Человеческое тело — сильный инструмент. Человек живуч! Физиологически. А психологически…

— Ни хрена не было. Я спал в подвале без окон и дверей. Было сыро — я кашлял и, вероятно, подхватывал простуду. Там, Лесенька, насрать на состояние здоровья заключенного…

— Есть конвенция о защите прав военнопленных.

— О-о-о! — пырскаю. — Я тебе могу перечислить, придерживаясь алфавитного порядка — вперед-назад, все, что запрещено, но что… — вполоборота продолжаю. — Ты внимательно слушаешь меня?

— Да, — лбом упирается мне между лопаток, целует через ткань, кошкой ластится, почти мурчит и все это сворачивает, когда я отодвигаюсь от нее.

— Не надо.

— Извини. Так что…

— Все, что запрещено мировой общественностью, регламентировано, выписано, задокументировано, запротоколировано, кодексами и тому подобной хренью подкреплено, а затем преподнесено, как очевидная доктрина или еще какая чушь, там — в условиях боевых действий — приобретает совершенно другой смысл, диаметрально противоположное значение, оттенок или определение. Пленные берегутся совестью своих хозяев, надсмотрщиков, вертухаев. Кому что стыд, моральная составляющая, разрешает, то и выходит на свет

Божий, и так отражается на условиях содержания врагов. Враг — это цель! Там нет людей, но есть честная и нечестная цель.

— Что это значит?

— Военная техника, аэродромы, колонна — законная цель. Гуманитарные миссии, больницы, школы, детсады, социальные объекты — дома, игровые площадки, затем, конечно, представители средств массовой информации, естественно, эвакуирующиеся, они же беженцы, они же бесправные человечки…

— Зачем ты…

— Это легкая добыча. Стройными рядами чешут, словно ягнята на заклание. Они всегда очень четко просматриваются в прицел. Почти никогда не сбиваются с проложенного маршрута, о котором знают все. Это же… Это нечестная мишень, Леся. С безоружными — с женщинами, детьми воевать нельзя.

— А с мужчинами можно?

— Я хочу спать.

— Считаешь себя честной целью?

— В настоящий момент считаю себя сонным, злым и способным на херню, о которой завтра пожалеем оба. Поэтому предпочитаю рассредоточиться на этой, — бью рукой по упругому матрасу, — местности, принять упор лежа и закрыть глаза. Ты спала, а я разбудил. Простить сможешь или нет?

— Ты сильно напугал.

Еще бы! Сколько во мне живого веса и дармовой, за день не растраченной силы? Я перегнул с Леной, а все из-за…

НЕЁ!

Теперь Юла сидит в огромном кресле, выставив тонкие ручонки, словно проволокой поддерживаемые плети, на острые колени. Ей интересно, что здесь происходит? Ей, твою мать, забавно и смешно?

«Сгинь, Смирнова!» — смеживаю веки, укладываюсь на бок, демонстрируя соседке по кровати зад. — «Завтра поговорим, если не передумаешь».

«Ничего не выйдет, Мудрый» — жеманно убирает руки, прячет их за спину, подпирает поясницу, сильно выгибаясь вперед. На ней надета какая-то вылинявшая мужская клетчатая рубашка, на которой не хватает как минимум трех-четырех верхних пуговиц, в застегнутом виде закрывающих то безобразие, на которое я вынужден смотреть при их отсутствии сейчас.

Там ведь все обнаженно! Безобразно голо, нахально, лысо и в натуральном виде. Она, похоже, приперлась к нам в дом в чем мать ее когда-то родила. На Юльке нет бюстгальтера, зато грудь вымахала на несколько размеров и самовольно выставилась вперед. Определенно! Ведь не было у нее такого вымени, а сейчас… Сука! Да такой молочной фермой можно прокормить не одну роту голодающих бойцов.

«Что скажет твой пид.рас? Он в курсе, как ты себя ведешь? Спонсирует разврат? Подстилка!» — растягиваю рот улыбкой, сквозь ресницы посматриваю на то, что Юля вытворяет, когда нагло и бесплатно демонстрирует мне грудь. — «Не на что смотреть, твою мать. Последний шанс? Или это такая форма вашей с ним прелюдии? Разогреть тебя?».

«Придурок! Это все его, Святослав. Все-все, все-все! Здесь, здесь, здесь и здесь… Я полностью его, и не твоя… Ни миллиметра тела, ни частички, ни капельки! Ничего твоего. Смотри сюда!» — отдает приказ и запускает руку себе за ворот, массирует бледно-розовое полушарие, подкидывает его и выставляет, словно для кормления ребенку предлагает. — «Хочешь меня, да?».

«Нет!» — такую не хочу, но об этом не скажу. Пусть мучается и от этого незнания изнывает.

«А её?» — Юла кивает на Шепелеву, вздыхающую за моим плечом.