Chercher l'amour… Тебя ищу

Иголкина Леля

— Увы, — дергает плечами, затем откидывает повисшую от влаги тряпку, прогнувшись сильно в пояснице наклоняется вперед, отставляя мне на обозрение усеянный довольно крупными мурашками круглый зад в почти отсутствующих трусяшках, и тянется за сваленными в кучу легкими штанами.

Выбрасываю ногу и специально наступаю на большую тряпку, которой Смирнова хотела бы прикрыть свой, чего уж там, аппетитный зад.

— Отпусти! — перехватившись, двумя руками тянет на себя, словно становую силу проверяет.

— Порвешь таку-у-у-ю вещь, Юла. Твой мудила за неэкономность и неаккуратность заодно больно-сильно отругает.

— Отпусти, сказала! — взвизгивает

и тут же замолкает.

— С дыркой в причинном месте пойдешь домой. Там тебя и примут скромные родители. Получишь и от них тоже.

— А кто порвал?

— Это, вероятно, блиц? — скриплю зубами.

— Тридцать секунд вояке хватит? — дергает руками, кусаясь, вгрызаясь в собственную тряпку, как собака, с остервенением терзающая сухую палку.

— Что ты творишь? — внезапно затихаю, потому как хочу кое-что другое с ней попробовать. Очевидно, что не выходит грубо, значит, нужно лаской, тишиной, вниманием, например.

Еще разок заверить в том, что никто ничего о том, что здесь случилось не узнает?

— Юль, я ведь не смогу такое забыть.

— Ничего не было. Показалось!

— Смеешься? — поднимаю бровь. — Не удастся убедить, что это был сон. Я не спал. Не спал… Перестань. Зачем меня запутываешь, к тому же и сама хромаешь.

— Ты грезишь, Мудрый? Принимаешь что-то? Ты на принудительном лечении?

— Нет, — мотаю головой.

— Посещаешь психолога. Забыл?

— Там просто разговоры. Леся не предлагает рецепт.

— А-а-а! — еще один рывок. Безуспешно и без толку. — Пусти, кому сказала?

Иду в атаку, подкидываю брючину, по мягкой ткани руками шустро перебираю и подтаскиваю Смирнову к себе.

— Не отпущу, — квадратно выгнув губы, показываю ей зубы. — То, что произошло, я буду считать за долгожданное начало.

— Нет! — сверкает темно-серым взглядом.

— Да, — заметно убавив звук, настырно отвечаю.

— Нет.

— Да, Юла, да.

Да! Да! Да! Черт ее возьми!

— Пожалуйста, — открыто демонстрирует обречение и громко выдыхает. — Я не уйду от Кости. Я ведь замужем. Несвободна. Я его люблю. Понимаешь? — односложные фразы и кошачий взгляд.

— Только это останавливает?

— Господи! — всхлипывает и наконец-то отпускает импровизированный канат. — Этого, по-твоему, недостаточно? Очень мало? Доведем до круглого, что ли? Святослав, пожалуйста, отпусти меня.

— Что случилось? — отшвыриваю в сторону утратившие призовой интерес Юлькины штаны.

— Не понимаешь?

— Нет.

— Мне холодно, — обхватывает себя за плечи, растирает ткань, оттягивает несильно рукава, но тут же отпускает, шлепнув резиной по замерзшей коже.

— Неплохо бы переодеться, — глазами ей показываю на то, что через несколько минут может стать причиной простуды или отыграться воспалительным процессом снаружи и внутри. — Сменка есть, дитя речной природы?

Юля положительно кивает.

Трусы с начесом и бюстгальтер на меху, по-видимому, в наличии, а вот раздевалки, в которой вышедшая из местной пены Афродита может это все надеть, здесь к ее огромному сожалению, а к моей нескрываемой радости, в упор вообще не наблюдается. Поднимаю отброшенное Смирновой большое полотенце и, расставив руки, раскрываю махровый занавес перед ней.

— Это не смешно, Мудрый, — говорит дрожащим голоском.

— Давай, строптивая. Как в далеком детстве. Мама ведь держала покрывало, пока ты, сопя двумя сопелками, натягивала чистые трусы. Песка, правда, накидывала сверху, потом вытаскивала из задницы задравшуюся ластовицу вместе с обломками ракушек

и кусочками прочей ерунды. Смешно, конечно. Но я убедительно серьезен как никогда, Смирнова. Вообще не издеваюсь. Посмотри на меня. Можно сказать, что у меня растянуты улыбкой губы? — сразу становлюсь серьезным, будто выполняя команду «Смирно», мой взгляд безумный, немного отрешенный, а сам я, вытянувшись струной, смотрю куда-то прямо, через Юлину макушку, слишком вверх через все-все деревья и кусты. Общий вид вынужденно обреченный, но это никому ненужные детали и попытка вызвать жалость у того, для кого старательно несчастного изображаю.

Итак:

— Будешь дрожать или воспользуешься тем, что я предлагаю. Смирнова, мы только что занимались любовью, — тут же осекаюсь, потому что вижу напряжение с противоположной стороны, — на середине реки, — замедляя речь, начинаю заикаться, путаться в деталях, на ходу выстраивая предложения, подбираю тщательнее слова, щадящие тонкое устройство дамочки, к которой обращаюсь, — а сейчас ты строишь стеснительную недотрогу и делаешь усердно вид, что ни хера не было, при этом настаиваешь на том, что у меня проблемы в голове, в то время как ты, святая женщина, переживаешь за поруганную этим мерзким типом мужнюю честь. Ты изменила пидору. С этим надо свыкнуться. Принять-простить и, — пошленько хихикаю, — еще разочек повторить. Все! Все прекрасно понимаю! Готов ждать столько, сколько скажешь. Но ты изменила, не задумываясь о последствиях. Ты двигалась туда-сюда, прыгала на моей ладони, самостоятельно насаживалась на пальцы, течной сучкой облизывала мою шею, задирала ноги, напирала на бедро. Я не был в тебе, в том общепринятом смысле, — набрав темп и подкинув сухих дровишек в костер, сооруженный персональной наглостью, ни на секунду не останавливаюсь, слова строчу, как из пулемета прошиваю вражеский окоп, — но то, что было… Было очень круто! Страстно, понимаешь? Юля, у нас был самый настоящий секс. Хочу, чтобы ты это признала, согласилась и пообещала…

— М-м-м, — поджав кулачки к губам, молочной телочкой мычит.

— Есть, что возразить, я так понимаю?

— Не изменяла, не изменяла, не изменяла. Черт побери! — шепчет, находясь в горячке, что ли, при этом размашисто мотая головой. — Ты неправильно все понял.

Да куда уж правильнее? Доходчивее? Больше? И понятнее?

— Мне нужно извиниться, да? Прости, прости, прости, пожалуйста, — лепечет, скользкой многоножкой извиваясь. — Я не хотела, но ты… Ты это начал. Ты не оттолкнул. Ты воспользовался ситуацией. Ты меня из этой чертовой воды не выпускал. Пугал, толкал на глубину, хотя прекрасно знал, что я уже замерзла и хотела, кстати, выйти.

— Погрелась, я так понимаю. О мое тело ты натиралась, чтобы согреться и не схватить судорогу на глубине? Костер ты вряд ли бы развела на берегу, а тут я удачно подвернулся. Ты пристроилась и не сопротивлялась. Скорее, наоборот, Юла. Ты ни разу не сказала «нет». Оглядывалась, дергалась, боялась, чтобы ненароком никто нас тут с поличным не застукал. Ты суетилась. Так хотела кончить, поскорее, сочнее, экспрессивнее, с размахом, что ли. Тебя завела опасность, Смирнова. А вдруг, например, из этих кустиков выскочит твой отец или мать погрозит пальчиком, или твой Кощей подергает свой шланг, пока… Да чтоб тебя! — взбесила, стерва. Я почти ору, хоть и в неполную мощность, соблюдая правила поведения, сучий этикет в осеннем лесу, когда остаешься с местной флорой-фауной наедине. — Ты! Ты! Ты предлагала себя мне. Я взял. А что? Должен по сто раз у суки спрашивать, как ей угодно спаривание провести…