Chercher l'amour… Тебя ищу
Шрифт:
— А Костя за него вступается. Он любит Игоря, — тяжело сглатывает. — Как… Как своего! Как родного сына. Ты понимаешь?
Я… Я не понял… Я этого не знал!
— Ю-ю-ю… — вякаю недоразвитым козлом, бекаю, сдерживаю рвоту и давлюсь. — М-м-м…
Что сказать? Я с ней херню творю.
Юля громко дышит, пока возится с чистыми вещами. Она неспешно натягивает кружевные трусики, осторожно поправляет резинку, бережно укладывает ее на тот рубец. Пальцами проводит, ногтями поддевает затянувшуюся рану, щекочет кожу, рисует что-то на себе. Всего на несколько
Отвернувшись от меня, стягивает прилипшую вторую кожу — гидромайку, откидывает и, прикрыв грудь одной рукой, присаживается на корточки. Я поворачиваю голову, слежу за водной гладью, вглядываюсь в противоположный берег, стараюсь не смотреть на обнаженную Юлу.
— Я всё, — возле уха через некоторое время произносит.
— Угу, — возвращаюсь к ней лицом, не смотрю в глаза, гуляю взглядом, спотыкаюсь на том, что рядом, но ее не трогает, соединяю вместе руки, сворачиваю в несколько слоев влажное полотенце и передаю Смирновой сверток. — Возьми.
— Угу.
Общие, холодные, сдержанные, строгие, бедные, скупые фразы…
Куцый интеллект, невнятность, косноязычие, очевидный недостаток моего словарного запаса…
Скромность, ограниченность, стыдливость, стеснение, покорность, смирение, ограниченность, примитивность… Безразличие!
Хочу к чертям собачьим разорвать порочный круг!
— Когда он родился? — стоя лицом к реке, спрашиваю Юлу. — Ты сказала, что ему почти четыре… Когда у сына день рождения?
— Двадцать пятого октября, — сухо сообщает.
Почти два месяца… До четырех чуть-чуть осталось!
Она ровняется со мной, касается плечом, толкает осторожно и чуть слышно шепчет:
— Это конец, Свят. Слышишь?
— М? — не отвлекаясь от воды, бессловесной невоспитанной бестолочью ей в ответ мычу.
— Я ошиблась, когда позволила себе…
— Ты была со мной, Смирнова. Я не Игорь. «Очень-очень» просьба не сработает.
— Это будет подло, Мудрый.
— Подло? — прищуриваюсь. — Рассказать, что такое, например, предательство? На войне, Смирнова, все средства хороши.
— Я ошиблась, — талдычит, настаивая на своем. — Не нужно цитировать «Книгу будущих командиров».
— Я не читал ее.
— Костя сказал…
— Юла, измена равно предательство, — перебиваю, не слушаю и настаиваю на своем. — Между этими понятиями стоит трехстрочный знак гребаного равенства. Забыл, как такое называется. В школе проходили, но здесь, — прикасаюсь пальцами ко лбу, — ни черта не держится. Карты, позывные, пароли-отзывы — пожалуйста, а на остальное — талант отсутствует. Твой отец…
— Это называется тождество, — краем глаза замечаю, как низко, почти согбенно, опускает голову. — Тождественно равно! Я, — задирает руки, взъерошивает слипшиеся волосы, встряхивает локоны, откидывает голову назад и блекочет, — тварь, да?
Я резко оборачиваюсь —
— Твой отец идет, — шепчу, скосив на нее глаза.
Юля вздрагивает и отступает от меня. Вот и все! Чужие люди, будто не было между нами ничего.
— Я не забуду то, что здесь случилось, и наш последующий разговор, — скрежещу зубами. — Никогда не забуду! Нельзя…
— Я люблю Костю, Святослав.
Нельзя любить двоих!
— Ложь! Специально это говоришь. Я… — обхожу Юлу и становлюсь прямо перед ней, лицом к лицу, — через многое прошел.
— Твой выбор сознательный, Святослав. Ты кадровый военный, приведен к присяге. Мой дедушка — пожарный, полковник, начальник самой лучшей в городе пожарной части. Мы с детства знаем, что такое долг, честь, чертова обязанность. Мой отец воспитывает будущих пожарных. Он тоже аттестован…
— Я не откажусь, Юла, — настаиваю на своем.
— Помнишь, как я умоляла тебя остаться, быть всегда со мной, найти свое призвание здесь, как ты говоришь, на «скучной и погрязшей в похоти, зажравшейся, прогнившей насквозь гражданке». А ты? Ты был категоричен. Очень убедителен и, Боже мой, как жестоко груб. Я помню каждое слово, Мудрый. Каждое, которым ты меня охарактеризовал в тот день.
— … — подбородком указываю, что к неприятным всполохам из прошлого давно готов.
— Я жалкая!
— Не было такого, — отрицаю. — Это ложь!
— Скучная!
— Я такого не говорил. Юль, что с тобой?
— Тю-ти пу-ти…
— Зачем ты придумываешь? Наговариваешь?
«Зачем ты врешь?» — насупив брови, заняв стойку для стремительного нападения, налитыми кровью глазами ей, не проронив ни слова, надсаживаю грудь, бессловесно свой вопрос кричу.
— Я искала тебя, Свят. Тебя! Я всю жизнь тебя ищу. А найдя, жду. Дождавшись, получаю хлесткие затрещины о том, что нет во мне великой идеи, что я… Я глупая, потому что не осознаю всего, что в гадском мире происходит. Да! — зеркально копирует меня, занимает то же положение, таращится, не отводит глаз, дергает руками, убирает от лица осенней свежестью накинутые завитые локоны. — Война не для меня, Святослав. Я мать! Сынишка полностью зависит от меня. Он сильный и слабый. Все, черт побери, одновременно. Ему нужен мир, покой, любовь…
— Я здесь! — развожу руки. — Здесь! Вот он я! Ты нашла, я больше не уйду. Я живой, Юлька. Прости, прости, прости, что пропал, что исчез, что попал в херню, на которую не рассчитывал. Я спешил к тебе, к вам, — тут же исправляюсь. — Пойми, пожалуйста, это долг…
— Ему нужна семья, — она не слушает и, конечно же, ни хера не понимает. — Долг — семья, Мудрый! Мужчина обязан заботиться о своей семье, а не колесить по миру, наводя порядок там, где его об этом не просили. Мы обсуждали это. Ни черта не изменилось. Я по-прежнему считаю, черт возьми, я убеждена, настаиваю на этом, кричу, а ты… Глухой! Как, впрочем, и всегда. Что изменилось? Что изменилось с того момента, как мы побултыхались в этой луже?