Черные ножи 4
Шрифт:
Я безучастно прошел и опустился на постель на нижнем ярусе нар. Кто здесь жил до меня? Осипов? Возможно. Значит, я унаследовал его койку. Противно.
— Завтра тебе выдадут чистую простыню, а пока придется спать на этой, — пояснил капо. Был он высок, широк в плечах, а физиономия его казалась обманчиво добродушной, даже слегка мальчишеской, но я знал, что здесь не держат добрячков, а исключительно садистов и убийц, так что нисколько не повелся на его внешний вид. Он посмотрел на меня и добавил: — Если будут вопросы, обращайся ко мне. Помогу! Моя фамилия Виндек.
Он протянул мне руку, но я
Разумеется, раздеваться я не стал, несмотря на жару в бараке, лишь скинул куртку, оставшись в старой робе и нательном белье. Лег поверх одеяла, предварительно перевернув подушку. Было гадко пользоваться вещами Осипова, но не ложиться же спать на полу.
Отвернувшись к стене, я попытался проанализировать сегодняшний день. Событий произошло много, и мой статус кардинально поменялся. Завтра те люди, которые прежде здоровались со мной, будут плевать мне в спину и проклинать, пусть беззвучно, но яростно, от всей души, и я-то прекрасно пойму, что у них на уме.
Микропленку я держал при себе на теле, надеясь, что обыскивать меня не будут. Погорячился Зотов, и генерал переоценил мои возможности. Капо — те же заключенные, пусть и с большими правами, чем прочие, но главное — они не имеют право покидать лагерь. Как я попаду в Берлин? И даже если это случится, меня не оставят одного, не дадут свободно гулять по городу, да и первый же патруль арестует меня.
Нет, зря подпольщики выбрали меня на эту задачу. Лучше бы все же уговорили заводского инженера, у того явно свобода передвижений на несколько порядков выше, чем у меня. Да и не трус он, раз сумел сделать снимки секретных документов и чертежей.
Я и сам не заметил, как уснул, а проснулся оттого, что Виндек похлопал меня по плечу.
— Вставай, Шведов, уже утро!..
За все время, проведенное в лагере, я впервые умылся теплой водой. Оказывается, это такое блаженство. И кусок мыла мне выделили приличного размера, зубной порошок и даже бритву. Вот только щетки не нашлось, но не беда, насыпал порошок на указательный палец и тщательно натер зубы. Потом намылил лицо и побрился, избавляясь от густой щетины.
Я и так выглядел старше своих лет, а лагерная жизнь прибавила мне возраст еще больше. Кто бы сейчас опознал во мне семнадцатилетнего паренька, который еще совсем недавно читал фантастику и мечтал сбежать на фронт, чтобы помогать своей родине…
Тот мальчишка исчез, а вместо него появился совсем иной человек: потрепанный жизнью, терявший друзей, прошедший ад, но верящий, что рано или поздно все закончится хорошо — потому что он знал это точно.
Капо, негромко поругиваясь вслух, собирались на службу. На меня никто внимания не обращал, да и с чего бы? Таких «добровольных работников» на весь лагерь было много — примерно каждый десятый служил немцам за малые дополнительные блага и надежду на освобождение.
Когда я вернулся к постели, поверх нее уже стопкой лежала одежда.
— Пользуйся! Потом на складе подберем что-то лучше, — щедрой рукой обвел вещи Виндек.
Сам он уже оделся, был чисто выбрит и даже пах хорошим одеколоном, да и выглядел щегольски: сапоги, брюки, рубашка. И двубортное пальто с меховым воротником.
Я спорить не стал и переоделся. Штаны из плотного материала, простая серая рубаха, легкая безрукавка и куртка, сапоги, кожаный ремень, шапка. Вещи не новые, но чистые. И тоже нашивка, показывающая всем, кто я теперь есть.
Оглядев меня, Виндек довольно хмыкнул и вытащил из-за пояса дубинку — копию той, что была у фон Рейсса.
— Это тоже тебе, Шведов. Хорошая вещь, может голову раскроить с одного удара. Проверено!
Он стукнул дубинкой себе по ладони, звук получился глухой и плотный.
Я едва сдержался, чтобы не дать ему в морду. Наверное, что-то промелькнуло на моем лице, потому что Виндек внезапно сделал шаг назад и настороженно замер, так и не отдав мне дубинку.
Поборов свои эмоции, я симпровизировал:
— Ненавижу их всех, коммунистов клятых! Такую страну погубили!
Виндек поверил, успокоился и кивнул:
— Да, Российская Империя была великой нацией! Если бы не краснопузые, погубившие лучших людей, вы могли бы сейчас воевать на стороне Германии в качестве равноправных союзников. Подобному альянсу не было бы равных!
Да уж, слышал я подобные россказни. Мол, не будь Гитлер настолько параноидально недоверчивым, и придерживайся он тайного договора о ненападении, то в будущем вся Европа говорила бы лишь на двух языках: русском и немецком. Но тогда речь шла о Советском Союзе, а не о Российской Империи. А как бы все сложилось, не потеряй Николай II страну, я никогда и не думал. С одной стороны, старая императорская династия, имеющая огромную историю и традиции, а так же родственников во всех королевских дворах Европы. С другой стороны, австрийский выскочка, неудачливый художник. Нет, подобный союз был бы невозможен в принципе, и Виндек ошибается.
Я сунул дубинку за широкий пояс и вышел на улицу.
Было еще темно, мы встали даже раньше, чем просыпались бараки с пленными. Немцы вообще любят ранние подъемы, но в лагере вставали совершенно ни свет, ни заря — без четверти четыре.
День обещал стать теплее вчерашнего, но меня это совершенно не радовало. Настроение было ужасное, я не видел адекватного выхода из сложившейся ситуации и в который раз проклял тот момент, когда согласился стать капо по просьбе Зотова.
Не смогу!
Виндек вышел следом и широко потянулся.
— Меня назначили вместо Осипова «опекать» тридцатый барак, а ты определен в помощь, — сообщил он.
Тридцатый — мой бывший барак. Логично, что меня прикрепили к нему, я там всех знаю, и все знают меня. Будет вдвойне непросто.
Другие капо уже неспешно брели вдоль стены в сторону внутренних ворот, и мы присоединились к остальным.
Крематорий работал. Кажется, он вообще никогда не простаивал. Автофургона у входа не было, но это ни о чем не говорило. Каждый день в лагерь пребывали все новые и новые заключенные, тысячи человек, а задерживались в нем далеко не все. Отбирали самых крепких и выносливых — Рейху нужны работники, а остальных — слабых и никчемных, с точки зрения эсесовцев, попросту уничтожали. Многих, правда, отправляли в другие лагеря, а Заксенхаузен выступал своего рода сортировочным центром.