Чёрный лёд, белые лилии
Шрифт:
Вокруг них водили какой-то отвратительно пищащей штуковиной, вещи перерывали до дна. В конце концов рыжий кивнул, и один из солдат, сержант, забрал их, повёл куда-то наверх. Таня внимательно смотрела вокруг, запоминая, как идти и где выход - на всякий случай.
На лестнице они столкнулись с маленьким, одного роста с Таней, сухоньким человеком в костюме, с лысиной и чрезвычайно въедливым, неприятным выражением лица. Он внимательно оглядел их, задал несколько коротких вопросов сержанту негромким, противным голосом и сошёл вниз. Чуть погодя Антон что-то
– Начальник охраны Флэтчера.
Им отвели самую настоящую гримерную. По крайней мере, плохо настроенное пианино и стол с зеркалом говорили об этом. У дверей остался стоять сержант.
Плотно прикрыв створку двери, Таня выдохнула, негромко, осторожно, дрожаще. Машка, тут же усевшаяся на стул, смотрела вокруг ошалелыми глазами. Рут от напряжения кусала губы. Только Антон выглядел вполне спокойным: пальцами он показал «окей», ободряюще взглянул на них, сказал что-то на ухо Рут, а потом, мимоходом коснувшись Таниного плеча, вышел. Рут, приобняв Машку и Таню, едва слышно шепнула им по-русски, отчего сразу стало легче:
– Он - искать машину Флэтчера и заводить знакомства. Говорит, всё хорошо, и чтобы мы изображали деятельность. И чтобы искали способ забрать взрывчатку.
Судя по солнцу, было не больше одиннадцати, а торжественная часть, как сказали им на входе, начнётся не раньше четырёх. Ну что же.
Деятельность…
Таня рвано кивнула, ткнула в бок совсем испуганную Машку и уселась за фортепиано.
– Франсуаз, ты готовь мне платье. Давайте распеваться, будет большое выступление, - нарочито оживлённо и громко протараторила она, чувствуя, правда, в голосе лёгкую дрожь, и взяла до мажор, звучащий просто ужасно. Хотела было запеть привычную «р-р-р», но вовремя вспомнила, что картавит, и принялась распевать «губную трель», изредка поглядывая на сосредоточенных Машку и Рут.
Время тянулось бесконечно медленно, и никому, кажется, до них не было дела, но продолжалось это часов до двух. После на улице всё чаще стал слышаться шум подъезжающих машин. Таня из окна не высовывалась, наигрывая по пятому разу всевозможные гаммы, но, судя по живой и весёлой речи, съезжались приглашённые. Таня барабанила по клавишам что было сил, чтобы не слышать пугающего её языка. Машка старательно, очевидно, для того, чтобы просто занять руки, разглаживала складки вынутого из чёрного чемодана платья. Когда Танины пальцы совсем уставали и она откидывалась на спинку стула, Рут рисовала ей брови и румянила бледные щёки.
В дверь постучали; все три одновременно подпрыгнули и испуганно переглянулись. Рут, взявшая себя в руки первой, ущипнула Таню, и та, прокашлявшись, прощебетала: «Войдите». Женя продублировала её ответ.
Больше всего на свете Таня надеялась увидеть Антона, пропадавшего уже больше двух часов, но вошёл всё тот же сержант. Он говорил довольно долго отрывистым, громким голосом.
– Принимающая сторона интересуется, всё ли в порядке, - прямо по ходу переводила Рут, - на место так же прибыл полковник Эрнандес, почётный гость, командующий
Таня, конечно, заверила, что ей очень угодно и что она непременно появится внизу. Дверь закрылась. Таня закрыла глаза.
Господи, значит, придётся без Антона… Значит, придётся идти туда, видеть этих людей, которые, все до одного, виноваты в смерти тех, кого она любит, улыбаться им и говорить с ними.
Она ведь не сможет.
Она…
Машка накинула на её плечи чёрный жакет, Рут расчесала и убрала назад волосы. Таня коротко взглянула на себя в зеркало.
Хорошо.
Главное - держаться уверенно.
Пускай для всех этих людей она Ириш Шатьен, но это не так.
Она - Соловьёва Татьяна.
И она давала присягу.
Нижний холл был уже совсем не таков, как три часа назад; здесь больше не было ни солдат, ни металлорамок. Зато были американцы в парадной форме, увешанные орденами и медалями, с сытыми, спокойными, довольными рожами.
Таня понятия не имела, как выглядит полковник Эдисон; замирая и чувствуя, что сердце бьётся где-то в горле, она искала глазами в толпе Антона Калужного.
Один из американцев, стоявший у подножья лестницы, вдруг оторвался от общего разговора, посмотрел прямо на неё, широко улыбнулся и сказал что-то про «чарминг мисс Шатьен». Отдохнувшие и довольные люди вокруг него также уставились прямо на Таню.
– Для меня удовольствие видеть вас, - выдала она вместе с улыбкой, от страха едва не перепутав слоги. За спиной Рут повторила её фразу тем же затверженным голосом.
– Снова, - с улыбкой добавил всё тот же лысый американец, и у Тани внутри всё похолодело: снова?! Господи, да как же…
– Я видел вас в Лос-Анжелесе года два назад, вы произвели на меня неизгладимое впечатление, - спокойно переводила Рут, пока Таня, давя истерику, ослепительно улыбалась и заученно кивала.
– Правда, вы казались мне выше.
– Это женский секрет, - уверенно кивнула она, за спиной отчаянно сжимая края пиджака пальцами.
– Настоящая женщина ведь сначала влюбляется в туфли, а потом уж в мужчин.
Таня не помнила и не знала, что врала и как врала, не знала, откуда брала слова, но разговор шёл вполне успешно. Она уже успела представить «свою незаменимую переводчицу Камиль Дюмаж» и «бесценного визажиста Франсуаз», когда толстый, с проплешиной американец вдруг с улыбкой обратился к ней.
На французском.
– У вас интересный акцент, мадемуазель Шатьен, - негромко сказал он, внимательно глядя на неё.
– Я родилась в Ренне, наш диалект отличается от парижского, - и глазом не моргнув, заявила она.
– И моя бабушка - чистокровная испанка.
Таня не знала, есть ли у Ириш Шатьен бабушка. Таня понятия не имела, испанка ли она. Но ответ, кажется, всех удовлетворил, и вскоре у неё появился шанс ускользнуть под предлогом репетиций. Напряжённая настолько, что и молиться про себя не получалось, она кое-как узнала, где концертный зал, и даже попала туда.