Чёрный лёд, белые лилии

Моисеева Ольга Романовна

В той же, что и утром, избёнке на этот раз светила настольная лампа, а к столу были придвинуты ещё четыре табуретки. Капитан, видимо, поев, стал несколько доброжелательнее, хотя смотрел по-прежнему не особо приветливо. Велев всем снимать бушлаты и рассаживаться, он сложил пальцы домиком, вздохнул поглубже и заговорил:

– Двадцать девятого октября американцы прорвали нашу линию обороны в районе Михайловки и Анучино и заняли Уссурийск. В тот же день нашей разведкой была перехвачена телеграмма, сообщающая, что в начале ноября в Уссурийске будет проведено мероприятие в честь уже достигнутых успехов и будущего

взятия Владивостока, - выплюнул он.
– На данное мероприятие будут приглашены многие командиры высоких рангов, а также человек из правящей элиты, пожелавший лично узреть захват знаменитого русского города. Экскурсию, так сказать, решил себе устроить, - усмехнулся капитан.

Таня внимательно слушала и вникала изо всех сил, но тупая ноющая боль в голове и груди всё время отвлекала её.

– Этот человек успел крайне существенно досадить как нашему правительству, так и армии. И ваша задача будет состоять в том, чтобы экскурсию-то ему устроить. На тот свет, - капитан замолчал, внимательно наблюдая за их лицами.
– Тридцатого октября американское командование направило в дружественную ему Францию убедительную просьбу прислать на данное мероприятие господ артистов. Дружественная Франция, разумеется, поспешила этой просьбе внять и в тот же день выслала список из четырёх человек, которые должны будут прибыть в Уссурийск ко второму ноября. Однако той же ночью Франция, к своему великому огорчению, получила телеграмму, в которой сообщалось, что мероприятие отменено и в услугах господ артистов американское командование более не нуждается, - проговорил капитан и замолчал. Встал, начал перебирать какие-то листы всё в той же чёрной папке. Он явно к чему-то клонил; но понять, к чему именно, Таня не могла. Может, из-за военного образования всего в два курса, а может, из-за тупой боли в голове.

– Американское командование, разумеется, никакой телеграммы не отправляло, - негромко сказал Антон, опершись на локти и напряжённо что-то соображая.

– Мне нравится ход ваших мыслей, товарищ старший лейтенант, - ухмыльнулся капитан, достав, видимо, нужные документы, и снова сел напротив. Так это значит…

– А кто тогда отправил?
– недоумевающее подняла брови Машка. Капитан бросил на неё испепеляющий взгляд. Когда он отвернулся, Рут незаметно наклонилась к ней и прошептала: «Наши».

– Наши американские друзья, - гаденько улыбнулся капитан, а у Тани мороз по коже пошёл от этого словосочетания, - второго ноября, как и было условлено, будут ожидать французскую делегацию, коя и явится в условленное место в условленный час, - он снова замолчал. У Машки, открывшей уже рот, вопрос был написан на лбу: «А как она явится, если ей сказали, что ничего не будет?» Так что паузы долгой делать капитан не стал.

– Вам будут выданы фальшивые документы и пропуска. Фотографии, необходимые для них, сделаем сегодня. Это ясно?
– спросил он, выразительно глянув на Широкову. Та, кажется, догнала, однако вопросы у нее не заканчивались.

– А зачем делать фотографии?
– затараторила она.
– Я получусь плохо, я такая худющая стала… А можно из личного дела взять? Там хорошая фотография...

– В твоём личном деле… Широкова, - добавил он, заглянув куда-то в свои документы.
– У тебя румянец во всю щёку, коса до пояса и китель российской армии. Как думаешь, если мы подпишем,

что тебя зовут Франсуаз Ибер, это сработает? Вопрос исчерпан, можем перейти к делу? Кто певичка?

Таня, даже почти не покоробленная этим неприятным словом, прокашлялась, ощутив неприятную боль в груди, выпрямилась, чтобы выглядеть посолидней, и, неуверенно глядя на капитана, выдавила:

– Я. Старший сержант Соловьёва.

Несколько секунд капитан пристально, прищурившись, разглядывал её, а потом вдруг, поморщившись, как от зубной боли, перегнулся через стол, протянул руку, грубо обхватил ладонью Танин подбородок и щёки, повернул её голову в сторону, разглядывая.

По телу пробежала волна отвращения. Таня почувствовала, как напряглось, замерло тело Антона Калужного слева от неё, будто гововясь к броску.

Подавила желание отвернуться, сбросить с лица холодную, жёсткую руку. Если это надо - пускай. Всё стерпит. Как со скотом с ней - и пускай. Скажет сейчас зубы показать - и покажет.

Если это надо, чтобы остаться с ним, - пускай.

Капитан брезгливо отпустил Танины щёки. Сначала выдохнула Таня. Потом - очень медленно - Антон. Таня, подавив желание тут же приложить ладони к щекам, быстро нашла под столом пальцы Антона и крепко сжала их.

– Похожа, - нехотя пробормотал капитан, сверяясь с какими-то своими фотографиями. Потом посмотрел на Таню и процедил:

– Похожа. Хоть и простовата рожа-то. Старший сержант Соловьёва, - протянул он, что-то обдумывая.
– Мадемуазель Шатьен… Только не нравишься ты мне.

Таня вскинула брови, едва не хмыкнув. Ну, это, по крайней мере, честно. Очень хотелось добавить, что и она любовью к былобрысому капитану не воспылала.

– А ты что? Кто такая?
– капитан перевёл взгляд на Рут. Та, до сих пор молчавшая, открыла рот и принялась чеканить привычно холодным, уставным и, очевидно, очень импонирующим капитану голосом:

– Старший сержант Рутакова.

– У тебя ума-то поболее на роже написано, - почти дружелюбно проговорил капитан. Ну и комплименты у него… Рут, похоже, похвалу не оценила; под оценивающим взглядом капитана она напряглась ещё сильнее.

– На французском говоришь?

– Так точно.

– Ну так, старший сержант Рутакова, - холодно проговорил капитан, буквально пронзая Женю взглядом, - спой, светик, не стыдись.

Несколько мгновений было совсем тихо: Таня даже не слышала никакой возни за окном. Пела Рут вообще хоть когда-нибудь? Кажется, нет… Даже под нос себе никогда не мурлыкала.

Тикали треснувшие настенные часы. Капитан пристально смотрел на Рут. Что делала она, Таня не знала: боялась поворачивать голову. Слишком уж напряжённо звенела повисшая тишина.

– Я не умею. Товарищ капитан.

Таня вздрогнула и только потом поняла, почему. Я не умею… Детская, наивная фраза из уст разговаривающей исключительно уставом Рутаковой. И что-то непривычно звонкое, отчаянно-хрупкое в этих словах.

– Я здесь решаю, кто что умеет, - тихо, вкрадчиво проговорил капитан, замерший, точно тигр перед прыжком.
– Я, а не ты, старший сержант Рутакова. Так что повторю свою просьбу: спой, Рутакова.

Ну что за дурак! Ведь понятно же, что не умеет, не хочет, тема, может, болезненная, или что-то ещё… И зачем это всё?! Выпендриться очень надо, самоутвердиться за чужой счёт?!