Чёрный лёд, белые лилии
Шрифт:
— Да ведь я и не спрашивала, — Мия пожала плечами и хихикнула.
Махнув рукой на это жуткое существо, именовавшееся его сестрой, Антон подошёл к плите, ещё раз мельком взглянув на невозмутимую Соловьёву и не найдя в ней признаков слёз.
И это пугало.
Хотелось просто взять её за плечи и встряхнуть, сделать… да сделать хоть что-то!
Они просидели почти до десяти, болтая (Соловьёва преимущественно отмалчивалась, лишь изредка вставляя лаконичные фразы по существу). Пока Мия собиралась обратно в академию,
— Танюша, свитер просто чудесный, спасибо, а то бы совсем замёрзла. Вот, сюда кладу. Ну, ты, хулиган, как ведёшь себя? — она погрозила пальцем этому паршивому коту, устроившемуся на шкафу. — Тон, как училище?
— Нормально. Встретил знакомого и задержался.
Соловьёва не двигалась, и её прямая, точно игла, спина начинала нервировать его.
— Ну, хорошо. Ладно, всё, побежала. Тошенька, — Мия быстро чмокнула его в щёку и подошла к Соловьёвой. — Танюша.
Она быстро взяла соловьёвские ладони в свои, широко улыбнулась — Антону показалось, что в глубине её глаз скользнуло какое-то особенно нежное и понимающее выражение — и, поцеловав Танину щёку, направилась к двери.
— Тони, проводишь меня до выхода? Боюсь я в вашем подъезде ходить, столько людей в чёрном, аж не по себе. Ты сиди, солнце моё, не вставай, — она остановила торопливое движение Соловьёвой. — Нечего на холод выходить. Ну, до следующего раза, Танюша.
— До свидания. Спасибо за еду… и вообще, — Соловьёва запнулась, но продолжила всё так же спокойно.
Нет. Это… это какая-то глупость.
Дурачит она его, что ли?
Когда он, ещё раз обернувшись, вышел на лестничную клетку вслед за сестрой, она тут же, как разъярённая кошка, накинулась на него:
— Ну и что ты с ней сделал, а? Что с рукой? Я её перебинтовала ей, что это за порезы? Совсем с ума сошёл? Бедная девочка, она совсем…
— Мия, послушай…
— Совсем ещё молоденькая, а ты на неё наверняка…
— Мия, у неё в семье беда.
— Давишь на неё!.. — Мия вдруг осеклась, уставившись на него огромными глазами. — Бед… что?
— Иди в академию, Мия, — Антон улыбнулся краешком рта и положил руки на плечи сестры. — Иди, правда. У неё несчастье, но… — он осёкся и нахмурился.
Ну, что ты хотел сказать?
«Но мне не привыкать, Мия».
— Иди в академию. Поспи. Ты давно ела в последний раз?
«Но я помогу ей, Мия. Но я сделаю всё, что смогу».
— Спасибо, — она качнула головой, а потом опустила глаза. — Я не знаю, что у неё случилось, и ты, видно, не намерен мне рассказывать, но, знаешь, я чувствую. Всё… всё у неё наладится. Всё будет нормально, — она лучезарно улыбнулась. — Какое-то женское предчувствие, если хочешь.
— Хорошо, золото моё. Я тебе верю.
Антон быстро поцеловал мягкие
Поднимаясь к квартире по лестнице, он напряжённо, сосредоточенно думал. Что случилось с ней за эту ночь? Как разбудить её, заставить хоть немного открыться? Он никогда не попадал в такую ситуацию.
Что с нами, Соловьёва?
Он понятия не имеет, что делать; в голове ни одной связной мысли, и от этого очень страшно, но Соловьёва подсказывает ему всё сама.
Стоит Антону открыть дверь, она, сидя на диване, вздрагивает всем телом, её губы чуть открываются, а глаза выражают неподдельный испуг. Через несколько секунд она моргает, сердито поводит головой и снова становится спокойной.
Дурная ты, Соловьёва.
Из всех тактик выбрала самую худшую.
Но ей, маленькой и глупой, простительно. Антон зубрил эту тактику пять с половиной лет, и теперь он знает, что шансов немного, хоть противник и не силён, но риск, решает он, дело благородное, и офицер должен уметь на него идти.
Антон берёт полотенце, вытаскивает из шкафа чистые вещи и гасит свет во всей квартире, а потом, уже на пороге ванной, оборачивается к Соловьёвой, долго смотрит, привыкая к темноте, и говорит:
— Ты ведь понимаешь, что это не выход?
— О чём вы? — отвечает она.
Не пытайся, Соловьёва. В глубине твоих глаз, будто бы за очками, я вижу твою боль.
Антон смотрит на неё долго-долго, до рези в глазах, и она меняется под его взглядом: сначала сердится, поджимая губы, потом смущённо опускает глаза.
Спустя минуту показная самоуверенность сползает с её лица; на лбу появляются морщинки, взгляд тускнеет, брови сползаются к переносице, и она отворачивается.
Глупая ты, Таня.
— А какой ещё может быть выход? — голос тихий, слегка охрипший. Настоящий. Как будто бы она долго стояла на прохладном воздухе.
Нужно ли было играть эту комедию, Таня?
Спасибо, Таня.
За то, что ты доверяешь.
Антон не двигался, глядя на девушку. Закусывая губу, чувствуя, что рот вот-вот растянется в какой-то дурацкой улыбке.
— Что ещё мне остаётся делать? Плакать? — её голос слегка напряжён, а руки, сложенные на коленях, упрямо дёрнулись.
Антон вздохнул, надеясь, что проснувшееся в груди уляжется и что он не скажет слов, которые были готовы сорваться с языка.
— Я буду ждать тебя до утра, Соловьёва.
Испугалась. Смотрит широко открытыми глазами, в которых нескрываемый испуг. А руки сжались сильнее.
Успокойся.
Ради Бога, это всё так глупо.
Опираясь руками о стену, Антон чувствовал, как крупные капли катились по лицу, стекая тонкими струйками с подбородка. Боже, пусть они просто вымоют всё это из его головы.