Чёрный лёд, белые лилии
Шрифт:
— Тридцать секунд пошли.
— Три винтовочных гильзы калибром 7.62, две гильзы от пистолета ТТ калибра 7.62, две металлические пуговицы золотистого цвета с двумя отверстиями, одна зеленая пуговица с четырьмя отверстиями, коробок спичек с оторванной этикеткой и три карандаша, два синих и один красный.
В середине марта они начинают проводить в тире почти всё своё время.
— Не зацеливай, не зацеливай, — говорит Тане Сидорчук. В прицел СВД она чётко видит мишень. Выдохнуть, вдохнуть, почувствовать удары сердца. Таня спускает крючок.
— Девятка на восемь. Молодец. Целься чуть правее и выше.
Таня стреляет ещё, ещё и ещё раз.
— Десять, — в конце концов говорит ей Сидорчук и впервые улыбается.
Марш-бросок, оказывается, не так страшен, если бежать не по грязи.
— Шире шаг, подтянись! Упали, скользить, ниже головы, винтовки выше! Нормально. Уложились.
Когда они уже отходят, майор тихо добавляет, но Таня, как будущий хороший снайпер, слышит:
— Даже на две минуты меньше.
====== Глава 14 ======
Не переставай верить,
Не отпускай это чувство.
Journey — Don’t Stop Believin’
Хуже солнечной, до тошноты тёплой и весёлой весны может быть только весна, в которую уходят на фронт.
Макс улыбнулся краешком рта, хмыкнул и повёл плечом, будто соглашаясь с невысказанной антоновой мыслью. Они сидели на свежевыкрашенной первым курсом скамейке перед запустелым общежитием, расстегнув ставшие как-то враз жаркими и неудобными бушлаты. Греясь и щурясь от солнца, изредка поглядывали на снующие туда-сюда зелёные фигурки курсантов вдалеке. Слушали. Чувствовали и ощущали, помимо привычного гомона военного училища, запахов сгоревшей гречки и кислой капусты, что-то особое. Оно звенело в ещё не прогревшемся утреннем воздухе, плескалось в лужах талого снега, плясало лучами мартовского солнца на асфальте и разрывалось внутри них заострённым стеклом.
«А лица-то до чего спокойные», — подумал Антон и усмехнулся, искоса глядя на пригревшегося и довольного, как сытый кот, Назара. Удивительно, до чего лицемерен человек: внутри всё взрывается, а на лице — спокойная улыбка. Внутри всё так пусто, что хоть волком вой, а вокруг — отражения уже почти апрельского солнца в лужах.
Это странно. И почему-то больно.
Антон, щурясь от яркого солнца и недовольно морщась при виде возникшего на горизонте первого курса, который во всю глотку распевал «Катюшу», снова скосил глаза на Макса. Назар сидел, закрыв глаза, и не шевелился.
— Тоже слышишь это, а, деточка? — вдруг тихо спросил он, улыбнувшись.
— Что? — Антон нахмурился и тут же тихо, в сторону, тоже улыбнулся: слишком хорошо они с Максом знают друг друга. Слишком похоже чувствуют.
— Тишину. Наверху, — Назар задрал голову, подставляя бледную шею солнцу, и уставился на пустые окна общежития.
Тишину. И пустоту в окнах.
Чуть не сказал же, идиот.
Антон снова нахмурился и тоже посмотрел наверх. Куда делись занавески в третьем окне слева на пятом этаже? Те самые, до кошмара безвкусные, розовые в оранжевую полоску, неуставные, которые он сдёргивал раз пять, запихивая в мусорное ведро и попутно ругаясь с Широковой. Где кактусы в горшках, на каждом из которых была нарисована своя рожица? «Что значит «что за рожицы»?! — тут же прозвучал в голове возмущённый голос Ланской. — Вообще-то, у них есть имена, товарищ старший лейтенант, ну не выкидывайте, пожалуйста! Это Аркадий, смотрите, это Василий… Нет, нет,
— Она тебе правда так нравится? — спросил Антон тихо.
Нет, всё-таки очень разные они. Хоть и прошли через многое вместе. Характеры их, чувства, привычки, даже, наверное, судьбы за семь лет сплелись, сплавились вместе; и всё-таки Антон давно двинул бы Максу в челюсть за такой вопрос. Ладно, хотя бы просто дал подзатыльник. А Назар вдруг улыбнулся, широко, с зубами, и быстро взглянул на Антона внезапно загоревшимися каким-то детским восторгом глазами.
— Ага, — кивнул он раз, потом другой, третий и снова улыбнулся. — Очень, Тон.
— У неё, кажется, женишок имеется, — ненавязчиво напомнил Антон, вспомнив заплаканное, но решительное лицо Ланской, когда она не просила — просто-напросто требовала отпустить её на вокзал проводить Кравцова.
— Только не говори, что тебя бы это остановило, — скривился Макс и всё же заметно помрачнел.
— Конечно, нет, — фыркнул Антон.
— Ну и не выпендривайся тогда.
— Даже не думал.
— Поговоришь ты со Звоныгиным? Не хочу я здесь. Пусть Самсонов нас обоих заберёт, а? — Макс нахмурился.
— На кой чёрт тебе это? Что-то мне не верится, что всё у тебя прошло, — Антон многозначительно кивнул на правую руку Назара, до сих пор как следует не сгибавшуюся.
— А тебе на кой? — тут же огрызнулся Макс.
— Засиделся, вот на кой. Я не нянька – я русский офицер, солдат. Я к этим соплякам не нанимался и пять лет пахал в училище не для этого.
— Вот и я засиделся! Даже если эта дрянь ещё и не зажила как следует, — вдруг ощетинился Назар, пихая его больным локтём, — ты сам подумай, деточка, каково мне здесь будет. Ланская, блин, в ней роста метр с кепкой, поедет воевать, а я…
— … буду сидеть в тылу, как крыса. Угадал?
— Угадал, — передразнил его Макс, отвернувшись.
— Мотивация отстойная, но со Звоныгиным поговорю. Да письма от Самсонова даже нет ещё, так что успокойся.
— Я спокоен! — огрызнулся Назар со своего края скамейки.
— Я вижу, — вздохнул Антон, с неохотой поднимаясь и застёгивая бушлат. — Ладно, Звоныгин на моей совести. Мне сейчас нужно к четвёртому зайти, кое-что проверить, у них же выпуск через полторы недели. Ты наш второй проконтролируй, ладно? Там у Зощенко неуд на неуде, у Павлова по физо проблемы, у Нестерова грыжа какая-то, в госпиталь бы сходить посмотреть. Ну, ладно? Сделаешь?
— Сделаю, — всё ещё недовольно пробурчал Назар и косо улыбнулся.
— Не кисни. Скоро на фронте будем, — искренне усмехнулся Антон, ударив Макса по здоровому плечу, и быстро зашагал в сторону обшарпанной казармы четвёртого курса.
Это всё так неправильно. Это солнце, и лужи, и нахохлившиеся неумолкающие воробьи, и тёплый асфальт.
Интересно, в Мяглово сейчас тоже так?
Антон никого никогда не спрашивал об этом. Наверное, просто не хотел знать ответ, потому что если бы узнал — точно бы свихнулся. Соловьёва со своими подружками есть, она жива и сейчас в Мяглово учится убивать — это, в общем-то, всё, что он хотел знать. Если бы позволил себе спросить хоть у кого-то, как они там, что они делают, то сорвался бы. Поехал бы к ним, написал бы.