Чёрный лёд, белые лилии
Шрифт:
Секреты. Прекрасно.
Ты, пожалуйста, Марк, больше так не делай. Я ужасно рада получить от тебя письмо, и всё-таки это запрещено, и у девчонок письма если находят, то сразу жгут. Прости, пишу всё скомканно, потому что этот твой курсант (прости, не запомнила имя), который привёз «секретную» (это он так говорит) почту, засобирался резко уезжать.
У меня всё хорошо, Марк. Зимой было тяжеловато, погода жуткая, да и мы ещё не привыкли, а сейчас всё замечательно, снег сошёл, грязь подсохла. Так что теперь командиры гоняют нас с чистой совестью. Ты не представляешь, наверное, я проползла по-пластунски за это время
Здесь не только девчонки из ПВВКДУ, много просто со стороны, и ребята тоже есть. Поблажек, как ты сказал, нам не делают. Сидорчук (ты, кстати, знал, что он улыбаться умеет?) говорит, что на войне нет пола, все солдаты.
У девчонок всё почти по-прежнему. За Валеру не волнуйся, она как увидела письмо от Миши, которое ты передал со своим этим курсантом, так сразу расцвела. Сейчас вон сидит в уголке и читает. Судя по тому, как она улыбается, думаю, всё у него нормально. Ты посмотри, пожалуйста, если сможешь, ничего Надюше в училище от Сомова Виктора Николаевича не пришло? Она крепится, но очень мучается: скоро пять месяцев, как ни одного письма, а ведь это муж. У Маши Широковой убили брата, но это уже было месяца полтора назад. Она, слава Богу, пережила это более-менее и сейчас так же радуется всему, чему может. Только похудела очень. А Вика Осипова, помнишь, анорексичка наша? Так вот на той неделе извещение было, Артура Крамского, из-за которого она такой стала, убили. Рыдала она всё время, а потом Надя, разозлившись, взяла ей да и рассказала, как он ей с каждой второй изменял, пока она голодала. В общем, она хорошо так Вике мозги промыла, поорала немного. И что ты думаешь? Вика есть стала нормально, представляешь? В общем, Крамского, конечно, пожалеть бы надо, но у меня не получается. А за Вику я очень рада.
Я уже говорила, что у меня всё замечательно. Мы много учимся, я стараюсь, как могу, потому что, конечно, это уже совсем не шутки. Даже Машка за голову взялась. И Бондарчук даже! Вот она, великая сила знаний. Между прочим, сейчас допишу письмо и опять стану учить способы маскировки.
Я нормально, Марк. Я понимаю, почему ты так настойчиво спрашиваешь об этом, и спасибо тебе. Я нормально. Ты спрашиваешь, нашла ли я силы жить дальше. Конечно же, нашла, и говорить об этом мне даже странно. Вокруг столько ужаса, тысячи людей погибают каждый день, мы сдаём город за городом, Владивосток берут в кольцо, и Хабаровск горит.
В тот самый день, когда у Машки убили брата, мы говорили с ней об этом. И обе поняли, что наше единичное горе — оно ничто перед горем всеобщим. Конечно, оно никуда не денется, оно будет жить внутри нас много-много лет, но ради общего горя мы должны забыть о своём, вытереть слёзы, встать и защитить свою страну. Разве это не так?
Один очень хороший человек открыл мне очень простой секрет: люди, которых мы любим, не уходят навсегда. Не нужно их ждать — нужно просто знать, что они есть и смотрят на нас. Я чувствую Риту, Марк, и теперь я знаю, для чего мне жить.
Спасибо тебе. Увидимся почти через неделю на выпуске, верно? Ты же не думал, что нас не привезут выпускаться в Питер? Никогда бы не подумала, что выпускаться буду вместе с тобой. Уже не терпится увидеть на тебе парадную форму.
Твой курсант вырывает у меня бумагу, так что обними от меня всех.
До встречи,
твой лисёнок.
Лисёнок. Вот оно как.
Антон
Уже распахивая дверь на лестницу, Антон обернулся и увидел застывшую, какую-то одинокую, помятую и несчастную фигуру Красильникова.
Что, Марк, и ты туда же?
И ты без неё никак?
— Я сделаю позже, не убирай, — как-то скомканно сказал Антон и спустя несколько секунд тихо добавил, содрогнувшись: — Спасибо.
Свежий воздух ожидаемо не помог. И если раньше Антон любил эту длинную дорогу от казарм до штаба, мимо общежития, плаца, КПП, спортгородка и учебного корпуса, то сейчас, шагая по нагретому асфальту и всё никак не приближаясь к этому долбаному штабу, он хотел выть. Слишком много времени. Слишком много ненужных мыслей в голове.
Она ведь почти ушла. Он смог, он забыл, вытеснил её мыслями о предстоящей войне. Антон почти не вспоминал о ней, а если и вспоминал, то как-то отдалённо, будто всё это было не здесь и не с ними. А теперь — вот. Стоит только увидеть её почерк, услышать её слова — и вот, перед глазами снова она, и почему-то не в форме, а в рыжем свитере, не усталая, заплаканная и серая, а такая, как тридцать первого декабря: с венчиком в руках, весело порхающая по квартире и напевающая что-то про звёзды.
А ты, Антон, знаешь кто? Ну? Ты очень хороший человек. Он на секунду вздрогнул, но не смог даже усмехнуться, только внутренне содрогнулся. Сколько ты убил, Антон? Сколько семей разрушил? Сколько сказал гадких слов?
Чёрт, правда она, что ли, верит в это? Неужели на самом деле так думает? Неужели правда считает, что у него есть шансы на нормальную, хорошую жизнь?
Нет, нет, не сейчас. Нафиг всё это.
— Товарищ старший лейтенант! — тёмненький первокурсник, судя по тону, звал его не первый раз. Антон на секунду зажмурился, мотнул головой, пытаясь хоть как-то прийти в себя, и обернулся. До штаба совсем близко, он уже около КПП.
— Вам письмо, товарищ старший лейтенант, — парень подал ему конверт и быстро убежал.
Сразу же отбросив безумную мысль о том, что это от неё, он нахмурился и взглянул на конверт: письмо было от Самсонова. Наконец-то. Антон быстро вскрыл конверт, щурясь от яркого солнца, и пробежал глазами текст, практически не вчитываясь. Петрозаводск, начальство… Если здоров и не передумал… Будет через три дня, двадцать третьего. Это всё, что он хотел узнать. Быстро засунув письмо во внутренний карман кителя, Антон взбежал по ступенькам штаба, доложился дежурному и, получив разрешение, постучал в кабинет Звоныгина.
Старичок показался Антону оживлённее, чем раньше. Звоныгин торопливо усадил Антона на стул, задал несколько общих вопросов, как-то особенно внимательно поглядывая на него из-под седых бровей, и, когда вопросы и ответы о состоянии вверенного Антону второго курса закончились, сложил руки на груди, видимо готовясь к серьёзному разговору.
Ему уже хватило разговоров на сегодня. Если Звоныгин сейчас взвалит на него ещё какую-нибудь хрень, в ближайшее время Антон точно загнётся. Поэтому, не дожидаясь, пока генерал-майор сообщит ему о каких-нибудь новых обязанностях, Антон выдал: