Чёрный лёд, белые лилии
Шрифт:
Но он не спрашивал.
Два с половиной месяца пролетели как один день. Он и правда не заметил, как январские заморозки сменились февральскими дождями, и очнулся только тогда, когда сквозь снег стала проглядывать прошлогодняя трава. Кажется, наступила весна.
Кажется, Соловьёвой до сих пор нет.
Он с завидным упорством твердил себе, что это всё глупости. И как-то сразу осиротевшие без своих девчонок парни второго курса, которые остались им с Назаром — это тоже ерунда, и два поникших дебила, Алексеев с Марком Красильниковым, — это всё бред, и до
Был он, Антон Калужный, и война. Был Владивосток, вокруг которого почти сомкнулось кольцо, был захваченный Хабаровск и сгоревший Южно-Сахалинск, были базы в Финляндии, с которых американские самолёты вылетали, чтобы бомбить северо-запад. Был он, Антон Калужный, один из лучших разведчиков и спецназовцев, и Лёха, и капитан Гайдаш, Сысоев, Аброшин, Тимохин… Был он и их смерти. Он и его месть.
Всё это было, а Соловьёва куда-то ушла. Только этого он и хотел.
— Дежурный по курсу на выход! — Красильников (вот совпадение-то), стоявший на тумбочке, приложил руку к козырьку кепки. — Дневальный по курсу младший сержант Красильников.
Антон, посмотрев на него, наткнулся на привычный подозрительный взгляд. Марк всегда косился на него так, стоило им пересечься в столовой или коридорах учебки. Никогда ничего не говорил, не пытался задеть, не мешал проходить, но всегда смотрел из-под светлых бровей настороженно и с подозрением.
Что за день сегодня? Антону показалось, что к привычной настороженности в глазах Красильникова примешана доля какого-то сочувствия.
— Вольно. Принеси мне ксерокопии всех паспортов и медицинские карты.
— Нас сто двадцать человек, — сказал Красильников, очевидно намекая, что такую гору толстых карт он не унесёт.
Слабак. Антону очень хотелось сказать ему хоть какую-нибудь гадость. С тех пор как его бабы исчезли из училища, прихватив с собой почти всех девчонок третьего и четвёртого курсов, количество объектов, на которые можно было бы выплеснуть привычный негатив, резко уменьшилось — и сейчас Антону до зуда под ногтями хотелось сказать этому заносчивому светловолосому парню, постоянно трогавшему Соловьёву, что-нибудь очень гадкое. Трогавшего. Соловьёву. Трогавшего. За руки, за плечи, за талию, за лицо. Резко захотелось плеваться. Просто выплюнуть всё это из-под кожи.
— Покажи, где лежат, — вздохнул он, только сильнее сжимая пальцы в кулаки.
Красильников дёрнул плечом, будто приглашая следовать за собой, и прошёл в комнату досуга, отпер шкаф, начал доставать толстенные карты и выкладывать их на стол перед Антоном. На самом деле, работа была тупее некуда: нужно было просто посмотреть группу крови и резус-фактор каждого курсанта и вписать их в личные жетоны. Но почему-то заниматься этим обычный курсант не мог. «Это очень ответственно», — зазвучал в голове голос Семёнова, и Антон быстро открыл первую карту, отмахиваясь от этого гадкого звука.
— Товарищ старший лейтенант, — он поднял
— Хорошо, иди.
Красильников быстро кивнул, не отрывая от Антона взгляда из-под тошнотно-светлых бровей. Что могло понравиться Соловьёвой в нём? Эти соломенные лохмы? Что могло понравиться Красильникову в ней? Этот вечно полный надежды взгляд серо-голубых глаз?
Что у них? Что, мать его, у них? Антон задавал себе этот вопрос сотни раз и никогда не мог понять правду. Когда она, быстро сбегая с крыльца КПП, порывисто брала его за руку и хохотала, обнажая белые зубы, он, стоя за стеклом, зло сжимал губы и кулаки в карманах, чувствуя: да, это оно. Вон она, вон он, она держит его под руку и смеётся. Что тебе ещё нужно? Она никогда не смеялась так для него. Он никогда и не хотел этого.
Иногда, когда он, по пути ругая всех на чём свет стоит, шагал по коридору учебного корпуса и видел, как Соловьёва, совершенно не выспавшаяся и усталая, сидела на скамейке, прислонившись к своему ненаглядному Марку плечом и закрыв глаза, то думал: нет, не оно. Даже когда Марк поднимал руку и гладил её по волосам. Антон просто чувствовал где-то глубоко внутри: не оно. И всё тут. Это как… как Мия и он. Мия тоже любила забираться к нему на постель и класть голову на плечо. Это не оно.
Или оно?
Он прекрасно знал, что никогда не спросит об этом ни у Соловьёвой, ни у Красильникова. Но врать себе о том, что ему наплевать, тоже уже не мог.
Красильников быстро вытащил из кармана какую-то бумажку, быстро пробежал по ней глазами, загнул один угол и положил перед Антоном. Почерк Соловьёвой, небольшой, аккуратный и округлый, узнавался без труда.
Чёрт. Это… Это оттуда. От них, от неё, и почему-то ему так больно и страшно, что пальцы, перебирающие карточки, на секунду дрогнули. Видел он уже одно такое письмо. И его Соловьёва едва пережила.
— Что это?
— От Тани, — быстро кивнул Красильников, отворачиваясь к окну и складывая руки на груди.
— От какой Тани, Красильников?
— Если вам не надо, я заберу, — он вдруг резко обернулся и зло потянул письмо со стола. Прежде чем подумать, Антон прижал лист рукой.
Ты ведь в курсе, что ты делаешь, Антон?
Ты идёшь на дно.
— С чего ты взял, что это мне нужно? — сжав зубы, проговорил он.
Красильников убрал руку, отошёл и снова отвернулся к окну. Взять сейчас этот белый помятый листок — значит окончательно всё признать. Ты ведь знаешь это, Антон?
— Сержант… — угрожающе начал он, но Красильников, обернувшись и уперев руки в стол, пристально посмотрел на него и перебил:
— Почти лейтенант. Мне правда надо сказать, почему оно вам нужно?
Не надо. Ты всё знаешь. И Тон — он тоже всё знает и понимает.
Вопрос «Что делать» плавно перерастает в «Как с этим жить».
Антон быстро подтянул к себе листок, попутно разворачивая его, но Красильников тут же вырвал бумажку у него из рук, снова согнул пополам, глянув совсем враждебно, и пальцем ткнул в нужную строчку.