Чертоги Казад-Дума
Шрифт:
— А ему идёт, — заметил Бильбо осторожно. Стоя подле Торина, хоббит оглядывал кружащих по гигантскому залу служителей Железных Холмов. Пир только начинался: накрытые столы ломились от яств, весёлая музыка разносилась под каменными сводами, и праздничное настроение наполняло воздух пьянящими ароматами вин. — Если можно так сказать, из Вашего племянника вышла бы изумительная дама.
— Даже не спорю, — согласился Торин, отпивая из кубка. Кроваво-красный напиток щекотал нос сказочным ароматом. — Но, на мой взгляд, Илийя поступила чересчур бессердечно. А потому, Бильбо, благодарю тебя за победу. Ты спас мою честь.
Хоббит не ответил, но остался репликой довольным. Эреборца это устраивало: говорить лишний раз об утренних происшествиях не хотелось. Последние дни обратились сущим кошмаром не только для Торина, но и для всей его компании. Напряжённую
Нет, эльфийка определённо перегнула палку. У племянника выбора не было, а потому он покорно исполнял условия договора: будучи стороной проигравшей, молодой гном подчинился приказу бессмертной и согласился переодеться в девичий наряд на время пира. Целых четыре часа кряду он провёл с Илийей, расчёсываясь, подбирая платье, принимая душ и занимаясь той странной магией, которой женщины обычно занимаются вдали от мужских глаз. И все это под чутким руководством остроухой Квенди, вооружившейся помощью Фили, Дори, Нори и Ори. Сам Торин, заслышав требование Нанивиэль, решил вначале, что подобное наказание окажется для Кили весьма нравоучительным. Однако через добрых пять часов после утренней битвы, услышав в коридоре дикий визг племянника, засомневался в принятом решении. Теряясь в догадках, эреборец к собственному сожалению посмел поинтересоваться, чем были вызваны крики сына Дис. Заглянув в светлую комнату, выделенную Илийе, нашёл своих компаньонов сидящими вокруг Кили с широченными улыбками на устах. Сама эльфийка стояла над юношей, в руках удерживая какой-то маленький железный предмет загадочной формы. Кили, не скрывая собственных слёз, умоляющим взглядом поймал взор Дубощита. Из его рта вырвалась одна единственная скорбная фраза – «Она выщипывает мне брови». Ужаснувшись увиденному, Торин поспешил покинуть эльфийскую опочивальню. Зато теперь имел честь лицезреть племянника в новом, очень даже забавном образе.
— Ему нужно поправить бантик на рукаве, — Бильбо поморщил нос. — Сбился набок. Хотя я теперь понимаю, что драка с большим гномом, вооружённым булавой – не самое худшее испытание во вселенной.
Что правда, то правда. Торину даже сказать против было нечего. Кили, выдавливая из себя улыбку, сейчас стоял по левую руку от Илийи, то и дело одёргивая подол длинного шёлкового наряда. Глубокий пунцовый цвет ткани переливался в свете сотен свечей, разливаясь пурпурными оттенками. Бессмертная, осаживая непокорного гнома, силилась заставить компаньона вести себя прилично. Порой оправляя закрученные в кудряшки волосы Кили, Нанивиэль сияла искренней, чистой радостью. Торина вновь начал распирать смех и, чтобы ненароком не выказать своего отношения к обозреваемой картине, он решил отойти в сторонку. Отсалютовав мистеру Бэггинсу, эреборец взглядом пробежался по толпе гномов. Отыскав Даина, направился к нему. Последний, к слову, тоже выглядел весьма непривычно.
— Будь я проклят, если ещё хотя бы раз свяжусь с тобой, — заприметив побратима, поприветствовал Железностоп. Приподняв руку с кубком, рассмеялся чистым смехом. — Валар тебя дери, но хоббит сделал одного из моих лучших воинов. Твои ребята все такие?
— Можешь проверить, если угодно, — предложил Торин, занимая место рядом с другом. — Полагаю, тебе придётся сильно удивиться, если вдруг осмелишься на ещё один спор.
— Упаси Махал, — грустно произнёс Даин, потирая гладко выбритый подбородок. — Я, пожалуй, ещё на лет сто вперёд наелся подобными шутливыми спорами. Хватит уже молодиться. Пускай вон, малолетки балуются забавы ради, если желают.
— Неужели потеря бороды так на тебя повлияла, любезный друг? — поинтересовался Торин, уверенный в положительном ответе. — Не стоит переживать.
— Тебе-то уж точно не стоит, — вновь рассмеялся Даин, сверкая глазами. Выгнув одну бровь дугой,
Торин перевёл взгляд туда, куда просил Даин. Взор лениво плыл вдоль макушек гномов, окидывая разом весь зал. Северяне решили устроить пир в самом большом помещении под сводами замка. Огромная каменная ниша, простиравшаяся далеко вдаль, утопала в ярком пламени свечей и факелов. Высокий потолок мерцал в томном сиянии огня, пестря древними узорами, высеченными в твёрдой плоти горы. Железная руда, местами серебрящая стены зернистыми пластинами, искрила оранжевыми зарницами. Огромные тёмные плиты пола вдоль рядов стройных колонн теперь занимали широкие чаши, вручную высеченные из цельных кусков гранита. Заполненные черным углём, они полыхали подобно солнцу, взметая ввысь длинные рокочущие языки огня. Кипящие струи расплавленного железа растекались по тонким желобкам в полу и всё это великолепие сотрясали ритмичные звуки огромных гномьих барабанов.
Толпа веселилась и плясала. Подгорные жители, не часто позволяющие себе столь открыто и яро проявлять радость, ловили момент и наслаждались происходящим. Музыканты, стоящие на каменном возвышении прямо посреди зала, наигрывали быструю мелодию, давно позабытую Королём-под-Горой. Льющаяся порывисто и истомно, точно предрассветный свет, она заполняла собой весь зал, заставляя камень дрожать, а огонь колыхаться чаще. Утробные звуки скрипок перебивались и дополнялись голосами флейт, подчиняясь биению музыки. А гномы, без устали отбивающие ногами чёткий темп, продолжали отплясывать свои старые, исконно гномьи пляски.
Он заметил её не сразу. Сливаясь с низкорослой толпой, Ниар, подобно крохотной бабочке в сетке дыма, отдалась на волю музыке наравне с окружающими гномками. Она танцевала с огнём, играя с ним и флиртуя. Будто влюблённые, стихия и юная девочка сплетались в единое целое. Под низкий рык барабанов выплясывала кареглазая чаровница, размахивая пылающими веерами, точно атласными лентами. Султаны искр окутывали точёную фигурку сверкающей вуалью и разлетались по воздуху, обращаясь в пепел. Тени вторили упругим шагам Ниар, и казалось, сама вселенная пустилась в пляс подле лихой наездницы. Высокие своды сотрясали громогласные раскаты рукоплесканий, гномы властвовали над огнём и вином, а маленькая человеческая девушка, забыв про всё окружающее, позволила себе стать единой c жаркой природой красного пламени.
Королю-под-Горой вспомнился недавний разговор с воспитанницей Беорна. Его последняя беседа со случайной попутчицей в последние дни. Она вышла не слишком гладкой и уж точно не имела ничего общего с благоразумием. У Торина на какой-то короткий, безумный миг спёрло дыхание. Запах мёда туманной дымкой погрузил сознание в полудрёму. Ещё яркие воспоминания о лёгком прикосновении к губам Ниар полоснули разум стальными клыками.
— Уж не знаю, где ты потерял мага, и на какой тропинке нашёл новых попутчиков, но компания твоя, Торин, удивляет меня с каждым днём всё больше, — признался Даин, раскрасневшись. Видимо, веселящий напиток заставил кровь Железностопа кипеть. — Знаешь, что учудили сегодня эльфийки после боя?
— Надеюсь, ничего предосудительного они не сотворили, — прочеканил Торин, слушая побратима краем уха. Взгляд всё ещё был прикован к мягким теням, что змеились по телу Ниар, облекая её в лоснящиеся лоскуты огненной ночи. Красные отблески ложились на кожу девушки закатными лучами, скользили по мышцам, вторили движениям. Сегодня лихая наездница облачилась в тёмное: обитатели Железных Холмов великодушно одарили гостей разными вещами, в том числе одеждой и оружием; видимо кто-то из юных гномок по своему вкусу принарядил Ниар к сегодняшнему пиру. Тонкая рубашка прикрывала грудь, но широкая полоса светлой кожи у поясницы осталась не закрытой. Высокие сапожки плотно облегали икры, заправленные в них стёганые брюки удерживались на бёдрах добротным кожаным ремнём. Тонкие ручки Ниар утопали в летящей ткани рукавов, вырывались из её плена и белыми птицами взметались к потолку, в пальцах удерживая заветное пламя. Девица танцевала без устали, свободно и дико, так, как делала и всё остальное – дышала, смеялась, переживала. Король-под-Горой, не смея сводить век вместе, с болью в груди следил за смертной дочерью людского племени. Кареглазая красавица пленила не своей красотой, но внутренним пылом, что пробивался сквозь скромность в яростных движениях и сильном голосе.