Четверги мистера Дройда
Шрифт:
В это время весь Стеклянный дом погрузился во мрак.
Раздались крики возмущения и страха, толпа устремилась к выходу, увлекла за собой Крега и Аннабель и оттеснила их к каким-то дверям.
— Вас ждет арест…
— Я не сомневаюсь.
— Разрешите увезти вас.
— Куда? Впрочем, все равно, — устало проговорила Аннабель, — все равно, хуже не будет.
Крепко схватив под руку Аннабель, Крег стал пробиваться через толпу к лестнице.
Паника росла. К Стеклянному дому спешили вызванные отряды полиции. На улице была давка, тьма,
Тихий свисток. Подъехал автомобиль.
И, проезжая мимо Стеклянного дома, они могли видеть, как в толпе, качаясь, пробирались к вестибюлю дома живые фонари.
Когда зал и некоторые комнаты были освещены невозмутимыми живыми фонарями, то обнаружилось, что все девушки исчезли, а на аукционном столе лежало несколько прокламаций партии.
Такие же прокламации были разбросаны по залу и, как выяснилось впоследствии, были расклеены на улице около Стеклянного дома.
Только один Барлетт не волновался, а продолжал сидеть на своем месте, попыхивая сигарой.
В зал быстро вошли встревоженные Флаугольд и Арчибальд Клукс; у последнего в руках была прокламация.
— Что вы на это скажете, Арчибальд? «Комитет партии больше не допустит позорных издевательств над женщинами из рабочего класса». Как вы находите этот кусочек?
Арчибальд только скрипнул зубами.
— Что партия? Кучка авантюристов, мистер Флаугольд. Но до этой кучки я доберусь, и тогда я буду безжалостен. Будьте уверены, я их не пропущу через Карантин, а прямо отправлю к черту.
Барлетт невозмутимо поднял с пола прокламацию и, пробежав текст, методически свернул ее и спрятал в карман.
«Для Виллиама может пригодиться…»
Глава VIII
СНОВА «СЕМЬ ПЛЮС ДВА»
Несколько минут ехали молча. Аннабель, прижавшись в угол машины, сидела с закрытыми глазами, подставляя лицо ветру. Все пережитое в этот вечер, неожиданный для нее самой порыв слишком потрясли ее. Теперь наступила реакция, и она сидела совершенно обессилевшая, без единой мысли в голове.
— Можете ли вы указать, куда вас отвезти? — нарушил молчание Крег.
— Домой, — машинально ответила Аннабель, как будто пробуждаясь от сна.
— Думаю, что вам небезопасно теперь ехать домой; вас, вероятно, поджидают, чтобы арестовать.
— Тогда мне некуда деваться, — упавшим голосом сказала Аннабель.
— Могу ли я предложить вам свой дом?
Аннабель с минуту помолчала.
— У меня нет выбора, и… я вам верю, — наконец сказала она, глядя прямо в глаза Крегу.
Подъехали к дому. Прошли через палисадник к особняку. Навстречу выбежал портье.
— Мистер Крег, вас ждут. Два часа сидят и не хотят уходить. Хотите ли вы их принять?
— Да, да, Жан. Я скоро освобожусь. Попросите их подождать в гостиной.
Аннабель с любопытством оглядывала
— Простите, мадам, может быть, это будет нескромностью, но я заранее приношу свои извинения.
— Спрашивайте.
— Что заставило вас сегодня так выступить на аукционе? Ведь вы понимали, что восстановите против себя всех и вашего мужа первого.
Аннабель смущенно улыбнулась.
— Правду сказать, я не думала выступать, но не могла вытерпеть. Меня слишком взволновало это возмутительное издевательство над людьми, прикрываемое «благом общества». Я ненавижу это общество. Ненавижу мужа, для которого я только вещь, забавный зверек, которого можно дразнить, побить, а потом приласкать, бросив подачку. Я ненавижу его, создавшего такую жизнь, поработившего всех, купившего все. Я не из их общества. Я…
И Аннабель, захваченная новым порывом, раскрыла перед Крегом всю свою жизнь. Боль от потери Хозе, чувства, пережитые за последние месяцы, сознание унизительности положения «купленной женщины», пропасть между нею и мужем, между нею и обществом, в которое она случайно попала, — все то, что смутно сознавалось ею, теперь, когда она рассказала об этом, предстало перед нею в ярком, ослепительном свете.
В ее словах слышалась боль о прошлом, о том прошлом, когда зачастую приходилось голодать, когда не было ничего, кроме желания жизни, кроме надежд, но когда она все-таки чувствовала себя человеком, а не вещью.
— Я прошла тяжелую школу, мистер Крег, и я не могу вернуться обратно. Я хочу стать человеком.
— Но вам придется отказаться от роскоши, придется снова вести трудовую, по временам нелегкую жизнь. Не будете ли вы сожалеть о своем бунте?
— Нет, нет. Как решительно порвала я с Хозе, так решительно рву со своим настоящим. Вы разрешите пользоваться вашим гостеприимством, пока я не устроюсь, мистер Крег?
— Сколько угодно. Теперь разрешите прервать нашу беседу, меня ждут друзья, — и Крег открыл дверь из кабинета в гостиную.
В кабинет не вошли, а ворвались Джон, Катя и Тзень-Фу-Синь.
В первую минуту никто не произнес ни слова, но крепкие пожатия и блестящие глаза всех говорили об их радости.
— Неужели это ты?
— Джон, Тзень, Катя?
— Шипко шанго.
— Милый китаеза, а помнишь?
— Помню, помню.
— Это ты, живой, такой же?
— Ну да, я. Видите, я.
— Но почему ты не открывался нам?
— Не мог, друзья, боялся провалить дело.
— А теперь ты как?
— Об этом поговорим потом.
— Джон, какая радость — он с нами! — взволнованно шептала Катя.
— А это кто?
— Это — взбунтовавшаяся женщина. Ты, Катя, возьми ее под свое покровительство. Она может пригодиться.
Как ни тихо была произнесена последняя фраза, но Аннабель услышала и, подойдя к ним, с жаром сказала:
— Да, да, я могу пригодиться, я готова на все. Я чувствую, что вы не с теми, которые угнетают всех, что вы против лих. И я с вами.