Четвертая стрела

Юрген Ангер

Аксель привык, конечно, что в их крепости люди становятся непохожи сами на себя. Блекнут и делаются меньше. А у камеристки Леды стали круглые глаза - вместо раскосых. За спиной у нее стоял солдат, придерживал, чтобы не упала со стула.

– Семечки, - оценил Аксель предполагаемую стойкость подозреваемой, - На один зуб. Дай мне донос - хоть почитаю, что с нее спрашивать. Сам-то читал?

– Пока не читал, - Кошкин вытянул из папки донос. Он вообще читал неохотно. Аксель пробежал глазами - шпионаж в пользу Австрийской Цесарии - муть,

чушь, к утру девка выйдет на волю - как только графиня проснется и недосчитается пропажи. Даже если дура во всем сознается. О, это уже хуже. Намного хуже. Прелюбодейская связь с его сиятельством графом. Свидетель - тот самый лакей, автор доноса. Девка не выйдет из крепости утром. Девка не выйдет из крепости никогда, только через прозекторскую Ласло. Граф вряд ли падет - у него абонемент во всех борделях столицы - разве что леща высочайшего получит.

Леда смотрела на Акселя своими новыми круглыми глазами и не узнавала его. Ну и слава богу.

– Я сейчас вернусь, - Аксель свернул донос в рулончик, - Брюхо что-то прихватило.

– Донос верни, - вслед ему прокричал Кошкин.

– Да не подотрусь я им, не бойся, - уже из-за двери отвечал Аксель.

"Герой может лишь взывать к высшим силам и молить их - и я это ненавижу, - думал Аксель, стенобитным снарядом проносясь по коридору, - Только бы не пришел еще секретарь!"

У секретарских дверей топталась команда со своею жертвочкой, полицейские раскуривали трубки.

– Не велено...
– начал было старший из них, но Аксель уже шагнул в кабинет. Фон Мекк в своей носатой маске сидел за столом Николая Михайловича и полировал ногти. Перчатки и шляпа покоились на столе и поражали изысканностью.

– Что принесло тебя, Алексис?
– спросил фон Мекк лениво и добродушно, - В обход приличий и субординации?

– Вот, прочтите, - Аксель согнулся в поклоне и протянул ему злосчастный донос, - У нас камеристка вашей супруги.

– Госпожи фон Мекк?
– рассмеялся нарядный пират.

"Болван" - подумал Аксель. Фон Мекк отложил пилочку и начал читать. Под черной маской проступила маска еще одна - злобная и испуганная.

– Остерман. Эта дура - его подарок, - фон Мекк отбросил донос, вскочил с места и принялся бегать по комнате. Аксель лишь успевал поворачивать голову. "Остерман - вице-канцлер, Бюрен - канцлер де-факто, - сообразил он, - и один другому мелко так и подленько гадит. Почти незаметно, ценой всего одной ничтожной жизни".

– Она уже призналась?
– фон Мекк остановился, озаренный внезапной мыслью.

– Я вернусь - и она признается, - отвечал Аксель. Фон Мекк положил ладони на пистолеты у себя на поясе.

– Нет, ваше сиятельство, - остановил его Аксель, - вы не можете войти и убить ее, ее арест уже запротоколирован.

– Но ты же - можешь?
– фон Мекк нервно рвал свои манжеты, отщипывая от них вплетенное в кружева золото. "Только бы не вошел секретарь" - подумал Аксель и бухнулся на колени. Фон Мекк перестал бегать и

уставился на него удивленно - его черные глаза раскрылись шире, чем были прорези в маске.

– Пощадите, - жалобно проговорил Аксель, - девка эта, Леда, невеста друга моего. У них и свадьба назначена. Пощадите ее жизнь, ваше сиятельство! Не губите...

Фон Мекк вернулся за стол, взял в руки донос - манжеты его висели, как тряпки:

– Ты же это читал?
– удивленно спросил он Акселя, и донос затрясся вместе с его пальцами.

Аксель попрощался мысленно со штанами, сделал на коленях несколько ползучих шагов к фон Мекку и часто закивал.

– И твой приятель возьмет ее - после всего, что у нее было?

– Они любят друг друга, - заверил Аксель, - да и что там было-то, вранье одно.

– Да все было, - криво усмехнулся фон Мекк, - Остерман, зараза, когда дарил ее, наврал, что у японок там все поперек. А дураку много ли надо? Не поперек оно там, конечно, все как у всех...

Аксель не стерпел и, как был на коленях, заржал. Фон Мекк посмотрел на него и тоже улыбнулся - не волчьей своей, а вполне человеческой приятной улыбкой:

– Я твой должник, Алексис. Пусть живет, стервятина японская. Дай мне перо и бумагу.

В этот момент и вошел в кабинет секретарь и, пораженный зрелищем, застыл на пороге:

– Что за мизансцена, Пушнин?

– Алексис делал мне предложение, - хохотнул фон Мекк, - от которого я не смог отказаться. Где у тебя перо и бумага, Николас?

Аксель встал с колен, отряхнулся и поймал ледяной, ненавидящий взгляд Николая Михайловича. Мол - предупреждали тебя, не трожь чужую деляночку - теперь держись. Секретарь почтительно подал фон Мекку чернила и бумагу, тот быстро что-то черкнул на листе и со словами:

– У меня записка для тебя, Николас. От его высокографского сиятельства господина фон Бирона, - фон Мекк свернул записку и запечатал ее своим перстнем, - Через час такой же приказ получишь от начальника своего Андрея Ивановича.

Николай Михайлович с почтением принял записку, мазнув Акселя ледяным взглядом. Разломил мягкую еще печать, прочел, удивленно поднял брови. Фон Мекк натянул на руки кофейные на этот раз перчатки. На манжеты его было жалко смотреть.

– Ступай, Пушнин, - брезгливо проговорил секретарь, - девку пока не пытай, я по ней передам тебе меморию. И помощника своего пришли к нам, Тороватого.

– Так он и по-русски-то еле говорит, - удивился Аксель.

– А разговорчивый кат у нас уже был, - медовым голосом отвечал Николай Михайлович, - Ступай, Пушнин, не задерживайся.

– Дозвольте, донос захвачу, - Аксель схватил со стола донос и был таков.

– Видишь, принес в целости, - отдал Аксель донос уже отчаявшемуся было Кошкину.

– Долго же ты ходил, - отвечал недовольно Кошкин, - баба вон сомлела, лежит.

В углу на лавке печальный солдат брызгал водою на бесчувственную Леду и вяло шлепал ее по щекам.