Четвертая стрела
Шрифт:
– Начальство я в коридоре повстречал, - со значением проговорил Аксель, - вот и припоздал маленечко. Девку лупить пока не велено, через час будет по ней мемория.
– А нам что делать?
– удивился Кошкин.
– Хочешь, в карты сыграем?
– предложил Аксель.
– А девку куда?
– Пусть посидит, посмотрит на нас, - зло бросил Аксель, - Подумает, перед кем можно рогатку свою раздвигать, а перед кем и не стоит. А ты, служивый, не хочешь ли в карты сыграть?
Солдат усадил кое-как на стул приоткрывшую глаза Леду и коршуном устремился
– А во что играем, хлопцы? И какие ставочки?
Через час заглянул довольный, как удав, помощник экзекутора Тороватый:
– У меня мемория для вас, по шпионке цесарской. О, вы играете!
– И ты садись, - пригласил Кошкин.
– Боюсь, фортуна мне сегодня уже улыбнулась, - Тороватый глянул на Акселя и угрызся совестью, - Прости, Аксель, что подсидел тебя. Прежде фон Мекк твой был...
– Да я не в обиде, - Аксель взял меморию, раскрыл ее и прочел, - что ж, милость высокографская безгранична, милосердие безмерно, и каждому по делам его. Подержи, Тороватый, клиентку - я дело сделаю, и мы сядем, доиграем.
Когда Копчик и Ласло проснулись, история уже завершилась. Милосердная высокая особа покинула крепость в закрытых черных санях, увозя в кофейного цвета когтях расписку на очередные отнятые авуары. Секретарь в своем кабинете шипел, как змея - оттого, что дела теперь делались через его голову. Аксель с горькой своей добычей спустился в прозекторскую к Ласло. Освобожденную девку по личному приказу Андрея Ивановича Настоящего отдали Акселю в руки. Правда, девка та была теперь без языка и, кажется, не очень годилась уже Копчику в невесты.
Впрочем, стоило ли Копчику знать обо всем, например, о постыдном любопытстве графа фон Бюрена? Донос изъял из дела и забрал с собою один милосердный господин, не иначе, как для того, чтобы отхлестать сей кляузой по морде доносчика-лакея. Или поручить эту сладостную месть изящному Вольдемару Плаксину. Лентяй Кошкин доноса так и не прочел. Другие участники событий - не снизойдут никогда до объяснений с каким-то Копчиком. И Аксель молча вручил полумертвую, бесчувственную Леду в руки едва проснувшегося, похмельного жениха.
– Жаль, конечно, что место потеряно, - сокрушался Копчик, - впрочем, со дня на день графиня собиралась Ледку гнать. Ревнивая старая дура. Как будто прислуга в чем виновата, да и не смылился же этот ее... Эрнест или как его...
– Кто это - Эрнест?
– не понял Аксель. Они вдвоем сидели в доме вдовы-капитанши, возле клетки с кенаром, и Аксель крутил перед птицей крошечную шарманку с мелодией - приучал кенара петь. Измученная, вся в кровавых бинтах, Леда спала на Копчиковом ложе, укрытая лоскутным пестрым одеялом, и Аксель с удивлением увидел на ней выбившийся из выреза рубашки серебряный православный крестик.
– Да хозяин ее бывший, граф Бюрен, его так зовут - Эрнест, - пояснил Копчик, - как будто девки крепостные в ответе за то, что с ними баре делают.
– Ты что, все знал?
– Аксель перестал крутить шарманку и уставился на Копчика, как на диковину, - про Леду и Бюрена?
– Я с
– И женишься?
– Она тогда крепостная была, не хозяйка себе, - разъяснил Копчик Акселю, как ребенку, - Что велели ей, то и делала. Теперь она вольная. При мне того уже не было, а теперь и подавно не будет. Зато будет мне благодарна по гроб жизни, что не девкой взял и не попрекнул.
– Ты ее креститься заставил?
– спросил Аксель шепотом.
– А кто же? Ледка лютеранкой была, как ее графиня, - Копчик криво усмехнулся, вспомнил, наверное, как неровно дышал к сиятельной художнице, - А то, что жена без языка - это даже и не так плохо.
– Ты еще скажи Бюрену спасибо, - Аксель опять завел шарманку, и кенар откликнулся - запел, - Святой ты, Копчик, как есть святой.
– Спасибо?
– Копчик посмотрел на Акселя с кротостью, под которой прятался - черный яд, - Он кобель, конечно, и говно на лопате, этот граф Эрнест, но был у него выбор - убить Ледку или отпустить, пусть и без языка. А убить ее было ему куда как легче...
Аксель вспомнил, как ползал он на коленях в кабинете секретаря и как граф рвался именно что убить, но рассказывать об этом не стал, спросил лишь:
– Когда привезут к тебе этого Эрнеста на допрос - заметь, я не говорю если, я говорю - когда, ибо такие Эрнесты всегда свой путь заканчивают в нашей скромной обители - какую степень ты применишь к нему, третью или третью с элементами четвертой?
– А я личное с работой не мешаю, - с достоинством отвечал Копчик, - что Настоящий велит, то и применю.
1998 (зима)
"Мы смеялись над ним - над его наивным желанием казаться французом, будучи немцем. Мы шутили над лотарингским его наречием, которое он искренне почитал благородным языком франков. Мы, рожденные высоко, с голубою кровью в наших жилах, считали весьма забавным его непреходящее желание породниться с герцогами, маршалами Франции, и высмеивали эти бесконечные, казавшиеся нам жалкими попытки. Были годы, когда мы снисходили до него, как ангелы до ничтожного смертного. И настали годы, когда он - герцог, свежеприобретенный родственник маршалов Франции, и его французское происхождение подтверждается патентами и письмами, и он смотрит на нас и не видит, как звезда с небес, и мы под его ногами - лед, пыль, грязь, ничто. Rien."
– Наконец-то, я думал, никогда тебя не найду.
Я вздрогнула и подняла голову от книг - Макс стоял среди стеллажей с абсолютно потерянным видом, и в каждой руке у него было по мотоциклетному шлему.
– Ты, наверное, впервые видишь столько книжек сразу?
– спросила я ехиднейше.
– Смеешься? Я год проучился в Сорбонне, - Макс подошел и положил один из своих шлемов на мои книги, - Если хочешь, поехали сейчас. Пока еще светло. Иначе это точно будет смертельный номер.
– А куда ты дел Даньку?