Что вдруг
Шрифт:
(Садовской Б. Обитель смерти. Стихи. М., 1917. С. 25).
Ср. также стихотворение Гумилева «Жестокой» (1911) о «виноградниках Лесбоса». По свидетельству Ахматовой, адресат стихотворения – «какая-то лесбийская дама (не то В.Яровая, не то Паллада)» (Ахматова А. Записные книжки. С. 361). Из других обращенных к ней стихов ср. стихотворение апреля 1912 г. «В последний раз»:
Обожги в последний раз,Как обугленным железом,Глаз, миндалевидных глазСемитическим разрезом.<…> Уст оправленный алмаз,Как в стекло, вонзай же в горло!<…>Жалом глаз, за долгий отдых,Обожги в последний раз.(Курдюмов В. Пудренное
Напомним и о сонете И. Северянина:
Она была худа, как смертный грех,И так несбыточно-миниатюрна…Я помню только рот ее и мех,Скрывавший всю и вздрагивавший бурно.Смех, точно кашель, точно смех,И этот рот – бессчетных прахов урна.Я у нее встречал богему – тех,Кто жил самозабвенно-авантюрно.Уродливый и блеклый ГумилевЛюбил низать пред нею жемчуг слов,Субтильный Жорж Иванов – пить усладу,Евреинов – бросаться на костер…Мужчины каждый делался остер,Почуяв изощренную Палладу…(Время (Берлин). 1925. 26 января; Северянин И. Собрание сочинений. Т. 4. М., 1996. С. 170).
Упомянутый здесь Н.Н.Евреинов незадолго перед отъездом в эмиграцию написал рекомендательное письмо:
«Настоящим удостоверяю, что Паллада Олимповна Пэдди-Кобецкая окончила мою Драматическую Студию в 1911 году. Из моего личного знакомства с Палладой Олимповной как артисткой – поэтессой и художницей я вынес убеждение в ее своеобразном драматическом таланте, который несомненно может найти достойное применение в искусстве экрана. 14 августа 1924 Н.Евреинов» (Собрание Э.В.Гросса; псевдоним «Пэ(д)ди» – акромонограмма ряда фактических мужей Паллады). Георгий Иванов писал о Палладе неоднократно (см.: Иванов Г. Соч. Т. З. С. 194, 426 и др.). Сохранилась отправленная с квартиры П.О. Богдановой-Бельской телеграмма М.А. Кузмину, по-видимому, по поводу публичного оскорбления, нанесенного Кузмину С.К. Шварсалоном (см.: Азадовский К. Эпизоды // НЛО. 1994. № 10. С. 123–127): «Искренно и горячо жмем вашу руку. Паллада. Георгий Иванов. Борис Курдиновский. Николай Стааль. Павел Харламов» (РГАЛИ. Ф. 232. Оп. 1. Ед. хр. 216. Л. 1). Ср. также ее письмо Ахматовой 1965 г. с сообщением о том, что она пишет мемуары (Об Анне Ахматовой: Стихи, эссе, воспоминания, письма / Сост. М.М. Кралин. Л., 1990. С. 550). Фрагмент этих воспоминаний см.: БС. С. 253. Приведем и другой оттуда же, показывающий, что к этому источнику надо относиться с осторожностью – в нем очевидны анахронизмы (например, Алла Тарасова!) и имена людей, известных как раз своим непосещением «Собаки» (Мережковские):
Подмостки деревянные небольшие, узкие, две ступеньки от пола, стихи, Михаил Алексеевич Кузмин, Георгий Иванов, Адамович, иногда приходил Борис Пастернак, Бальмонт, Игорь Северянин, Гумилев. Сам Дягилев и Петр Струве изредка приезжали сюда, Мережковский, Гиппиус, иногда заезжали москвичи – артисты театра им. Вахтангова и Корша, наезжали уже известные художники Гончарова, Валентина Ходасевич и наши гости – Крон, художник из Швеции (выставлявший свои картины на выставке «Бубнового валета» в Москве). И конечно, актеры петербургских театров – Александринки (ныне Пушкинский театр) и Малого театра – суворинского театра (ныне – Большой Драматический им. Горького), Маринетти, шахматист, чемпион мира того времени Капабланка, бывала Тамара Платоновна Карсавина (балерина русских театров), прима-балерина Семенова, Станиславский, Качалов, Юрьев, Алла Тарасова. Это были почетные гости. В этот вечер не вечер, а в ночь – [не?] пускали много «фармацевтов», только избранных. В этом вопросе решающим голосом был, конечно, Борис Пронин. Бывали в «Бродячей собаке» маскарадные вечера, когда конфетти, как вуаль, ложилась на головы посетителей, укутывая всю фигуру цветным миражом; с подмостков звучали песни, а то и скрипка или гитара. И все мешалось, и призрачными казались фигуры. Порой баритон Маяковского покрывал шум, нестройные голоса <…>. Рослый, широкоплечий, в своей знаменитой желтой кофте, он выделялся. Но он был очень редким гостем. Я, например, видела его только дважды в стенах «Собаки». Порой виднелся мистический силуэт Блока с его огромными глазами, близко поставленными друг к другу, с его характерным вырезанным профилем» (Собрание Э.В. Гросса).
См. также образчики ее эпистолярии 1915 г.: «Я не могу жить без выдумки, Леня, не могу жить без мечты и страсти, а люди должны мне помогать в этом, иначе я не верю в свои силы… Леня, я умираю, я умираю. Я все пороги обегала, сколько рук я жала, сколько глаз я заставляла опуститься – встречаясь с моими, в слезах. Есть люди все сплоченные одной злобой и презрением ко мне, все мои враги. Ухожу с подмостков после испробования всех видов борьбы за существование…»; «Есть тысяча способов добиться
Сергея Михайловича Волконского (1860–1937), теоретика театра, в обстановке «Собаки» описал Е. Псковитинов: «Степенно, деловито, углубленный в себя, но вежливый до невозмутимости проходит художник-декоратор Судейкин, садится, вступает в спор с князем Волконским, проповедником далькрозовской системы. Судейкин совсем молодой с вида, но разговор у него человека весьма почтенного. Волконский – высокий, черный, с мигающим веком, с сильной жестикуляцией. Говорит горячо, страстно, речь его всегда красиво построена» (Тифлисский листок. 1913. 25 авг.).
О том, как Валентин Платонович Зубов (1885–1969) создавал собственный облик, вспоминал Б.Г.Берг: «… темно-синий фрак, песочного цвета панталоны. Носил бачки и волосы, зачесанные вперед. Цилиндр и шинель были точно скопированы с мод эпохи романтизма. В руке была трость с тяжелым набалдашником – изображал воплощение из “Евгения Онегина” или современника Альфреда де Мюссе. Его очень радовало, что где бы он ни появлялся – сразу привлекал общее внимание и удивление. Костюмы эти он носил и за границей. Однажды в Париже познакомился с африканской уроженкой, привел ее на какую-то квартиру. При виде молодого человека, одетого по моде 1830 г. и в сопровождении негритянки, горничная, открывшая им дверь, чуть не впала в истерику от неудержимого смеха. Кроме рисовки и паясничества, у Зубова была серьезная черта в характере. Задуманный и проведенный им в жизнь институт явился результатом большой работы и стоил ему много десятков тысяч рублей. Под помещение этого института был отведен весь нижний этаж большого Зубовского особняка на Исаакиевской площади. Здесь он собрал все лучшие сочинения и периодические издания по искусству и здесь же устроил аудиторию для чтения лекций. Открытие Института задержалось по разным причинам, и [Н.Н.] Врангель, всегда любивший подтрунивать над Валей, стал рассказывать, что Зубов собирается открыть совсем другой институт, выдумывая разные анекдоты, сочиняя стихи совершенно нецензурного характера, и создал ему совершенно невозможную репутацию. Сначала это все очень забавляло Валю, но потом он был не рад той молве, что о нем пошла. Он решил тогда переменить свой нравственный и внешний облик. Он снял свой стилизованный костюм, стал курить трубку и изображать немецкого ученого профессора» (Бахметевский архив).
Зубову посвящено альбомное стихотворение Ахматовой «Как долог праздник новогодний…» (1914?), навеянное разговорами в «Собаке»:
Пускай над книгою в подвале,Где скромно ночи провожу,Мы что-то мудрое решали….Ср. сцену в «Собаке» из автобиографического романа С.Волконского:
«– А скажите, кто вон в том углу сидит, красивая, строгая, с таким четким профилем?
– Не знаете? Анна Ахматова.
Нина засмотрелась на прекрасное лицо:
– Ассирийская царица, – сказала она. – И рядом с ней маленький Зубов! Это точно в какой-нибудь фантастической книге Уэльса, где перемешаны все века и все людские поколения» (Волконский С. Последний день: Роман-хроника. Берлин, 1925. С. 157). Ср. позднейшее заявление Ахматовой: «АА говорит, что про «Четки» думают, что они В.П.Зубову посвящены. АА.: «А я с Зубовым даже знакома тогда не была (т. е. почти не была знакома – м.б. и так сказала АА). <…> Разным лицам есть, но Зубов тут совершенно не при чем» (Лукницкий П.Н. Acumiana: Встречи с Анной Ахматовой. Т. I. С. 157). Мемуарный шарж на Зубова есть и в прозе Г. Иванова (Иванов Г. Соч. Т. З. С. 192–193). В.П. Зубов описывал кабаре в некрологе Ахматовой: «“Бродячая Собака” был подвал, где петербургская богема – литераторы, художники, артисты, музыканты – собирались до поздней ночи. Здесь они существовали среди своих. Чужие появлялись редко. Каждый непринужденно на маленьком подиуме выражал себя в том, что ему в тот момент приходило на ум, или слушал. Окна были забиты, художник Судейкин пестро расписал потолки и стены обеих комнат. Из буфета можно было принести напитки на свой столик» (Zubow W. In memoriam Achmatowa. // Der Monat (Munchen). 1966. № 6. S. 84).
Борис Георгиевич Берг (1884–1953) – сын флигель-адъютанта Александра II, выпускник Александровского лицея, к моменту революции – помощник обер-секретаря в 1-м департаменте Сената, надворный советник, камер-юнкер. В эмиграции написал мемуарную книгу (хранится в Бахметевском архиве), отрывок из которой, посвященный П. Богдановой-Бельской, напечатан нами под заглавием «Не забыта и Паллада…» (Русская мысль. (Париж).1990. 2 ноября: Литературное приложение № 11). «Графу Борису Берг» было посвящено стихотворение Георгия Иванова «Утром в лесу» (Иванов Г. Стихотворения / Комм. А.Ю. Арьева. СПб., 2005. С. 674).