Что вдруг

Тименчик Роман Давидович

Владимир Голиков. Кровь и слезы. Торжество смерти и зла. Маленькие поэмы. СПб., 1907

Странное впечатление производит книга г. Вл. Голикова. Автор как поэт, очевидно, еще молод⁹; талант его несомненен, но считать его окончательно определившимся невозможно: слишком заметны подчас колебания между старыми и новыми приемами творчества, слишком еще владеют поэтом его учителя, а таковых немало. В книжке г. Голикова есть и «Шутки смерти», и «Бал мертвых», и «Поэма об ожесточении» («Грабитель»), и одинокая «Швея», есть немножко Бодлера, немножко Эдгара По, немножко Лонгфелло и немножко… истинной поэзии.

За стремление к интересным и широким темам, за красивое отречение от серых буден можно только похвалить поэта. Но выполнение у него почти всегда ниже замысла, и это тем более странно, что учился г. Голиков у таких мастеров формы, как Бодлер и По. Казалось бы, элементарный художественный такт должен удерживать поэта от ребяческих небрежностей техники, которыми зачастую пестрят его стихи. Г. Голикову надо еще много работать и помнить, что если он радует нас оригинальностью замыслов, то мы вправе ожидать от него филигранной отработки деталей…

Последнему требованию в его сборнике вполне удовлетворяет легенда «Смерть королевы». Это – простая, благоуханная сказка, написана красиво и выдержана в благородном стиле рыцарской поэзии:

Трубадур играл на лютне

и пел…И притихли рыцари и бароны, внимая…На троне король, как зачарованный сидел,И плакала королева молодая…

Это изящное стихотворение – одна из наиболее удачных попыток автора овладеть так называемым свободным стихом, формой, требующей исключительной чистоты и музыкальности аллитераций. Но мы все же посоветуем поэту не отдаваться своенравной волне свободного стиха, а сначала поработать над классическими формами мерной речи. Они закаляют версификатора, а г. Голиков еще далеко не закален и самую обыкновенную прозу готов подчас выдать за стихи. Вот, например, начало «стихотворения» «Бумажный змей»:

Дети запускали с запада на восток бумажный змей,И он упал ко мне на двор.Я поднял его. На нем были письмена.Вот что было написано…

Надо ли говорить читателю, стихи это или проза, но пусть знает г. Голиков, что это даже не «свободный стих» и даже не ритмическая проза.

Хотелось бы верить, что муза г. Голикова еще скажет свое решающее слово и свет еще будет поражен «ее лица необщим выраженьем», которое и теперь можно угадать по таким незаурядным вещам, как «Ссора» (стр. 11) и «Шутки смерти» (стр. 63).

В заключение нам остается только приветствовать поэта в его исканиях новых путей и новых форм. Только в этих исканиях может окрепнуть его талант. Пусть же работает г. Голиков и помнит всегда слова Треплева из чеховской «Чайки»: «Нужны новые формы, новые формы нужны, а если их нет, то лучше ничего не нужно».

В любом случае, является ли автором «К.Т.» или «Н.Г.», газетная рецензия 1907 года заслуживает того, чтобы быть учтенной хотя бы при восстановлении истории русского верлибра¹⁰ или же для некоторой корректировки безрадостной картины косного царскосельского читательского общества у Ахматовой.

Коль скоро мы извлекли на свет эту без преувеличения забытую книжку¹¹, имеет смысл привести образцы того, о чем идет речь в рецензии.

Вот замысел версификационного кунстштюка: полиметрическая композиция, наращивающая пошагово, крещендо, слоговой объем строки, начиная с односложного одностопника:

Бал мертвых

Бредовая поэма

Мгла…Ночь,ДочьЗла.Тишь.ЛишьМышьСкребет…Но вотУ дверейСлышен стукЧьих-то рук.«ПоскорейМне открой!За тобойВ тьме ночной,Кладбищ гонец,Пришел мертвец.В двенадцать часовКладбищенский бал!Счастлив, кто бывалСреди мертвецов.Склонись ко мне на грудь.И пустимся в путьНа мертвых взглянуть.Ты увидишь наш пирИ захочешь в наш мир.В нашем мире горя нет,Нет болезней, вздохов, слез».И мертвец меня понесВ замогильный страшный свет.Вот над нами сквозь туманУж мерцает мертвых стан.Где ж плиты, гробницы, кресты?Мой спутник ответил: «сняты!»

и т. д.

А затем, через две страницы, сокращая декрещендо:

Вдруг холодная мглаПоплыла, поплылаИ редеть начала…Вдруг – колокол!.. ВдругСветлеет вокруг.Кладбища нет.Кругом меня —Сияет дняРумяный свет,Блестит в окнеИ на стене…И слышен мнеЗа окном —Жизни гром…И светВновь полн,Как волн,Сует.И стих —МоихСнов злыхЗлойРой.

Честной игры ради приведем объявленное в рецензии «незаурядным» и звучащее на сегодняшний слух несколько пародийно стихотворение:

Ссора

Эпизод

Под пеплом дружбы ложнойОгонь вражды зарыт,И миг неосторожныйЕго воспламенит.«Во славу дружбы нашейЦелуй меня… и пей!»…И вдруг за общей чашейСтал другу друг злодей.Один за поцелуемК другому подходил.И, хмелем уж волнуем,Стакан свой уронил.И другу из стаканаОн пролил на рукавАтласного кафтанаВино, захохотав.И друг, нахмурив брови,Посмотрит на пятно…Страшнее пятен кровиПокажется вино.«Вином ты или кровьюЗабрызгал мой кафтан?..Ты дышишь нелюбовьюИль, может быть, ты пьян…И стал неосторожен?»Другой в ответ: «молчи!»И выхватят из ноженБлестящие мечи.Друг к другу, как тигрицы,Бросаются они:Глаза их – как зарницы,Летучие огни.И каждый движет бровью,Хрипит, как дикий конь…Зальют они лишь кровьюВдруг вспыхнувший огонь!..

А также двустопноанапестический фрагмент полиметрического «гротеска», как гласит подзаголовок, «Шутки Смерти» – монолога заглавной героини:

Я

завыла из мрака,Как бесов целый полк —Он подумал: собакаЭто воет иль волк?..Я, как ведьма, промчаласьПеред ним на метле,А ему показалось —Это вьюга во мгле.Запищала я крысой,Черной крысой в углу,Я метелицей лысойЗаскребла по стеклу.У него за спиноюПрозвенела я вдругНепонятной струною,Полной жалоб и мук, —И он понял тот звук.И пришел в содроганье,Прошептав: «узнаю!»…Ледяного дыханьяЯ пустила струю…И он вдруг застонал,От окна отшатнулся…Так!.. меня он узнал!..Ужаснулся…

В помянутой рецензентом пьеске «Грабитель» есть в меру забавный поворот диалога, бывший бы многозначительным, оправдайся мое неуверенное предположение:

НеизвестныйДля чего ты угрожаешь мне ножом?Не ошибся ли ты, братец, этажом?..ГрабительНет, брат, промаха, сдается, я не дал:Как прицелился, так в цель я и попал.НеизвестныйДля чего же ты пожаловал, дружок?ГрабительЧто-то очень уж распух твой кошелек:Он водянкою страдает, может быть…Я пришел его немножко облегчить.НеизвестныйВ кошельке моем не сыщешь и рубля…ГрабительОскудела, значит, русская земля,Коль у барина повывелась деньга!Вынь-ка денежки, и вся тут недолга.НеизвестныйЭх, приятель, недоверчивость – порок,Я не лгать давно уж дал себе зарок.Погляди вокруг… что видишь?.. Стул да столДа кровать… Ну что: богат я или гол?..Видишь – зеркальце ручное, вон игла,Мыло с бритвою, бутылка из стекла,Посеребренная пуговица брюк…ГрабительПолно вздор молоть!..НеизвестныйНе вздор, а дело, друг.Поезжай в страну бушменов, пальм, песков,Бедуинов, кафров, золота и львов.За иглу дадут там курицу одну,А за зеркало – невольницу-жену,А за мыло – свежих фиников мешок,А за пуговицу – золота кусок,За стекло… ну скажем – рису целый тюк…ГрабительЭто та страна, где люди-то без брюк?Знаю – Африка!.. далекая земля!..И в руках синица лучше журавля.

(Пьеска кончается отказом грабителя от своих целей в данном эпизоде.)

И продолжим, наконец, с оборванного места цитированный верлибр (подзаголовок – «Речитатив») «Бумажный змей»:

…Вот что было написано.

* * *

Завещаю.Никто да не пожмет его руки,обагренной кровью братьев.Никто да не взглянет в его глаза,видевшие столько трупов.Никто да не прикоснется к нему,как к зачумленному.Никто да не поставит своей стопыв его след.Оказывай ему милосердие – нос презрением.Будет ли немощен и наг —отворотясь,брось ему лекарства и одежду.Будет ли томиться голодом и жаждой —не глядя, поставь перед ним хлеб и воду.И скорее уходи.Будет ли ползти за тобою и звать, извиваясь:брат! брат!.. —ответствуй ему издали:Авель уже убит… к кому взываешь?..Если ослабнет сердце твоеот ужаса воспоминаний и огненного гнева —не клейми чела егопинком твоей ноги —Ибо не стоит его челоприкосновения твоей подошвы.Когда же будет умирать…Не умрет —Хотя возжаждет смерти —Ибо бессмертен —В ужасе, скорби и ненавистипоколений, которых отцовон истязал и губил,которых матерей насиловал.Да будет проклят, проклят, проклят!..Завещаю.

* * *

Ужасом, скорбью и ненавистьюзагорелось и мое сердце,когда я прочел это.Я возвратил змей детям,их законное наследие.

Впервые: Габриэлиада: [Интернетовский сборник статей] к 65-летию Г.Г.Суперфина (www.ruthenia.ru/document/ 545473.html). По сложным архивоведческим и библиографическим вопросам у пишущего эти строки всегда остается запасная возможность «звонка к другу», функцию которого выполняла и эта публикация.

Комментарии

1.

См.: Суперфин Г.Г., Сорокина М.Ю. «Был такой писатель Агеев…»: версия судьбы или о пользе наивного биографизма // Минувшее: Исторический альманах. Вып. 16. М.; СПб., 1994. С. 267.

2.

См., например: Гумилев Н. Стихотворения и поэмы. СПб., 2000. С. 679 (примечания М.Д. Эльзона)

3.

Гумилев Н. Письма о русской поэзии. М., 1990. С. 82.

4.

Переписка <В.Я. Брюсова> с Н.С. Гумилевым / Вступ. статья и коммент. Р.Д. Тименчика и Р.Л. Щербакова. Публикация Р.Л. Щербакова // Литературное наследство. Т. 98: Валерий Брюсов и его корреспонденты. Кн. 2. М., 1994. С. 414.