Что вдруг

Тименчик Роман Давидович

5.

Кравцова И.Г. Н.Гумилев и Эдгар По: Сопоставительная заметка Анны Ахматовой // Н. Гумилев и русский Парнас: Сборник. СПб., 1992. С. 54.

6.

См.: «I knew a Russian who kept in his library all the works of Edgar Allan Poe side by side with the French translation of them. “I love to look at these books”, he would say; “I enjoy turning the pages”» (Moravsky, Maria. Books and those who make them // Atlantic Monthly. 1919. May).

7.

См. наши комментарии: Гумилев Н. Письма о русской поэзии. М., 1990. С. 358.

8.

Ахматова А. Десятые годы. М., 1989. С. 34.

9.

Владимиру Георгиевичу Голикову стукнуло тогда 33. Вообще-то внимательный читатель «Весов»,

каким, думается, был юный Гумилев, мог бы запомнить имя этого поэта по отзыву о его книге прозы: «Мы помним его первые опыты, стихи, печатавшиеся в середине 90-х годов: мы ожидали от него большего» (Аврелий <В.Я. Брюсов> Рец. на кн.: Голиков В. Рассказы. СПб., 1904 // Весы. 1904. № 5. С. 54). См. недавнюю оценку сборника «Кровь и слезы»: «Разнохарактерный по содержанию и стилистике (гражд. мотивы, стилизации под ср. – век. баллады), сб-к интересен формальными экспериментами – «свободные» стихи, сверхдлинные строфы, односложные и одностопные строки» (Поливанов К.М. Голиков В.Г. // Русские писатели 1800–1917. Биографический словарь. Т. 1. М., 1989. С. 605). В 1910-х В.Г.Голиков стал одним из самых заметных авторов журнала «Вестник знания».

10.

См. опыт подступа к библиографированию этой темы: Орлицкий Ю.Б. Свободный стих в русской поэзии, критике и литературоведении (1890–1940). Материалы к библиографии // Русский стих: Метрика; Ритмика; Рифма; Строфика: В честь 60-летия М.Л.Гаспарова. М., 1996. С. 203–220.

11.

На титульный лист ее автор вынес два стиховых мотто:

Страданье – живым беспощадный, неистовый враг.Слезами и кровью омыт каждый жизненный шаг.И зло развевает над жизнью победный свой стяг.—Когда дождями брызжут грозы,Родится хлеб, цветок и плод…Но, если льются кровь и слезы,Какая жатва возрастет?

Часть V

Заметки о Мандельштаме

Три образчика мандельштамовской «зауми»

В мандельштамовских текстах не прокомментированные еще слова и словосочетания могут производить впечатление «заумных» – так, фраза из «Путешествия в Армению»: «Растение – это звук, извлеченный палочкой терменвокса, воркующий в перенасыщенной волновыми процессами сфере» – вызвала размышления иноязычного филолога: «Часто поэт является неологистом, рекомбинирующим словоковачем: какой именно нежный инструмент имел в виду Мандельштам, когда он призывал музыку терменвокса!» («Frequently, the poet is a neologist, a recombinant wordsmith: just what suave instrument had Mandelshtam in mind when he invoked the music of the tormenvox?»)¹. Меж тем не Мандельштам выковал этот неологизм, и нежный инструмент для советского читателя 1930-х загадки не представлял: «Терменвокс, первый сов. электромуз. инстр-т. Сконструирован Л.С. Терменом. Высота звука в Т. изменяется в зависимости от расстояния правой руки исполнителя до одной из антенн, громкость – от расстояния левой руки до другой антенны» (БСЭ)². Снимем ложное впечатление заумности еще в трех случаях.

1

«Ротмистр Кржижановский выходил пить водку в Любани и в Бологом, приговаривая при этом: «суаре-муаре-пуаре» или невесть какой офицерский вздор» («Египетская марка»).

Что бормотал ротмистр, невольно уподобляясь названному там же чуть выше мужичку-франкофону из железнодорожного эпизода «Анны Карениной»?

Вздорная триада, конечно, настояна на той языковой игре, которая именуется редупликацией на «м» («Герцен-Мерцен сжарен с перцем!», как кричал одесский мальчик у К. Паустовского, и которую ввел в свои стихи Мандельштам – «И по улицам шел на дворцы и морцы»), но ее заключительный элемент представляется отсылкой к имени героини петроградских пересудов кануна революции, времени нашумевшего процесса осени 1916 года – Марии Яковлевны Пуаре. В «лето Керенского», описанное в «Египетской марке», был повод снова

вспомнить о ней. Перескажем этот повод словами одного из мемуаристов:

Граф А.А. Орлов-Давыдов, член Государственной Думы, какими-то таинственными, психологическими нитями очень привязанный к Керенскому. Оскандаленный на всю Россию недавним судебным процессом артистки Марусиной (Пуаре), умудрившейся, несмотря на свои пятьдесят лет, развести его с женой и женить его на себе, подсунув ему якобы рожденного ею от него ребенка, граф последнее время неотступно следовал за Керенским, возил его в своем автомобиле, причем сам ездил за шофера и вообще приписался к нему в адъютанты. Правда, сам Керенский в свое время не отказал ему в интимной услуге: стать рядом с камердинером графа в качестве второго шафера при таинственном венчании графа с мнимою матерью его мнимого будущего младенца. Эта пикантная подробность, случайно всплывшая при судебном разбирательстве, дала повод неугомонному Пуришкевичу однажды прервать в Думе запальчивую речь Керенского неожиданным восклицанием: «да замолчи же, шафер!»³.

Мария Пуаре, автор романса «Я ехала домой…»⁴, была ценима не только Александром Блоком⁵, но и ротмистром Кржижановским, готовым простить ей ее масонские связи – А.А. Орлова-Давыдова и А.Ф. Керенского⁶, да и самого бывшего отчасти как бы и розенкрейцером: «Ротмистр Кржижановский шептал в преступное розовое ушко…»⁷.

2

«Меня преследуют две-три случайных фразы», – жаловался Мандельштам. Одно привязчивое словцо из футуристической зауми ждало 22 года, чтобы попасть в поэзию Мандельштама:

От сырой простыни говорящая —Знать, нашелся на рыб звукопас,Надвигалась картина звучащаяНа меня, и на всех, и на вас.

Источник – «поэма 3», титулуемая «Свирельга», из цикла «пятнадцати поэм» Василия Ивановича Гнедова «Смерть искусству». Все поэмы этого цикла (кроме заключительной), как заметил Александр Блок, «не длинные»⁸, – одностроки. Полный текст «Свирельги»:

Разломчено – Просторечевье… Мхи – Звукопас⁹.

Звуковая картина про Василия Ивановича Чапаева, сменившая безмолвие чистой простыни экрана, напомнила о двадцатилетней давности конфликте на демаркационной линии речи и беззвучия, смысла и бессмыслицы у русских футуристов. Книга «Смерть искусству» завершалась «Поэмой конца» – чистой страницей под титулом¹⁰. В ту же пору и Хлебников объявил о создании афонического стихотворения – серии знаков препинания, огласовки не имеющих, что вызвало мандельштамовский вердикт: «А мы ничего не слышали!»¹¹. Звуки с экрана идут на зрителя шеренгой «психической атаки», как в хлебниковском сценарном замысле шли в поход буквы-пехотинцы¹². Новое божество, погонщик звуков, звукопас, зародилось в сырых недрах «великого немого», столь соответствовавшего футуристическому идеалу ухода слова в белизну страницы, в «пантомимический жест», в несказуемую графику «Fischesnachtgesang» Кристиана Моргенштерна —

 —+ +—+ + + +—

с которой русского читателя («есть даже немая рыба, исполняющая, однако, целую песню со следующим текстом… Приходит в голову следующее определение подобных произведений: “лирические карикатуры”»¹³) когда-то ознакомил ведущий орган московского символизма¹⁴.

3

Найденная Мандельштамом квазиглосса новейшей пищехимической зауми – фамилия газетчика Сергея Васильевича Елозо (тоже погибшего при Сталине), которая, «итальянясь, русея», сводит звуки италианские с русским непоседой и пронырой, – охотно присоединила к себе подсказанную Сергеем Рудаковым цитату из того, кто своим именем освятил традицию русской «вздорной поэзии»: