Чтобы встретиться вновь
Шрифт:
Филипп кивнул.
– Вы дружили?
– И очень хорошо дружили. Я считал твою маму очаровательной и надеялся… я надеялся, что она навсегда останется моим другом, а я – ее.
Филипп снова кивнул и сделал еще глоток.
– Тогда зачем вы заставили ее плакать?
Роланд переплел пальцы, глубоко вонзив ногти в кожу, и уставился на коврик под ногами, старый, вытертый, давно утративший цвет и узор под подошвами множества ног.
– Я этого не хотел. Понимаешь, мы разговаривали про прежние
– А что это такое?
– Ну, это когда вспоминаешь прежние дни, когда ты был моложе. Хорошие, но уже прошедшие времена. А сейчас все по-другому – не хуже или лучше, а просто по-другому. Но иногда ты скучаешь по прежним денькам. – Роланд поднял на мальчика взор. – Ты что-нибудь понял?
На круглом детском личике Филиппа возникло выражение свирепой сосредоточенности.
– Не знаю. Так она из-за этого плакала?
– Думаю, да. Надеюсь, я не сказал ничего такого, что заставило ее почувствовать себя несчастной. Мне бы этого очень не хотелось.
– Вот и не надо, – заявил Филипп. – А не то я вам надаю как следует!
Роланд моргнул.
– Да. Ага. Нет, до этого не дойдет.
– Мой отец все узнает и тоже вам хорошенько надает!
Кончик носа запылал, скулы Роланда порозовели.
– Серьезно?
Филипп вздохнул.
– Да.
Роланд тщательно подбирал слова.
– И часто он такое делает?
Пожатие плечами.
– Отец всегда сердится. Когда мне было три года или четыре… нет, наверное, четыре года и семь месяцев, я нашел под кроватью одну из маминых кукол, и мы с ней вместе пошли скакать на лошади…
– На лошади?
– В детской. Лошадь в детской! – Голосок Филиппа сочился сарказмом. Ох уж эти бестолковые взрослые!
– О. Да. Лошадка-качалка?
– Да! И мы с ней скакали по полям и дорогам, и отец вошел и как начал кричать… – Филипп осекся. Глаза его округлились, он бросил на Роланда умоляющий взгляд. – Вы же не скажете маме?
– Нет. Нет, конечно, нет. Что… – Роланд сглотнул. – Что еще делал твой отец?
Филипп сполз с кресла.
– Это книга про лошадей?
Роланд торопливо выхватил томик.
– Нет. Нет, просто скучная старая книга для взрослых, совсем не интересная. – Он спрыгнул с дивана. – Про лошадей, говоришь? Ты любишь лошадей?
– Очень сильно. Когда я вырасту, хочу участвовать в дерби, только мама мне, наверное, не разрешит. Она никогда не разрешает делать ничего веселого. – Филипп заглядывал за спину Роланду, пытаясь увидеть спрятанную книгу. Но тот приподнялся на цыпочки и поставил ее куда пришлось – между двумя трактатами о римской архитектуре.
– О да. Матери – они такие. Но я бы все равно сказал, что ты вырастешь слишком крупным для дерби. У тебя уже сейчас вон какие широкие плечи.
– О, здорово! – воскликнул Филипп, выхватил книгу у Роланда и плюхнулся прямо на вытертый ковер. – Боевые кони!
Роланд сел напротив, скрестив ноги и наклонил голову, всматриваясь в обложку.
– Equus Belli [2] . Так и есть.
2
Боевые кони ( лат.).
Филипп с фанатичным восторгом уже листал страницы.
– Только посмотрите! Ну и ну! Что это значит? – Он подвинул страницу к Роланду.
Тот прочитал латинский заголовок:
– «Вот галопом скачет Буцефал, жеребец Александра Великого». О, это легенда. Огромный черный зверюга, а не конь.
– А кто такой Александр Великий?
– Всего лишь величайший генерал из всех когда-либо живших на земле, старина. Правил землями от Македонии до Малой Азии. Знаешь, кто был его наставником?
– Нет.
– Аристотель, мой мальчик. Сам Аристотель.
Филипп прищурился.
– Тот грек?
– Умный мальчик. Говорят, – Роланд показал на гравюру, – что Александр укротил этого зверюгу, когда ему было десять лет. Больше никто справиться не смог.
– Я бы попробовал! – Филипп благоговейно провел рукой по картинке. Затем перевернул страницу и сосредоточенно склонил над ней голову. Взъерошенные волосы поблескивали в свете лампы, костлявые плечики решительно торчали под белой тканью рубашки.
Огонь в камине, затухая, шипел все слабее. Роланд встал, подбросил угля из старого железного ведерка и снова сел на то же самое место, скрестив ноги. Его колени нависали над огромным кожаным томом и склоненной головой Филиппа.
Мальчик Сомертона. Да только за последние несколько часов он каким-то образом перестал быть мальчиком Сомертона и стал мальчиком Лилибет. Округлость щеки, мягкий затылок, эти крепкие косточки, торчащие из-под рубашки. Все это часть ее. Он вырос в ее животе, сосал ее грудь, прижимался к ней за утешением. Она его любит.
Филипп поднял на него полные надежды черные глаза, и на этот раз Роланд вообще не увидел в нем Сомертона.
– Прочитайте мне это, пожалуйста, – попросил мальчик.
Роланд откашлялся.
– А. Да. Еще латынь, понимаешь ли. Дурацкий язык эта латынь. Знаешь, что говорили мы с моим братом, когда были мальчишками?
– Это вы про герцога?
– Да. Мы говорили: «Латынь – это мертвый язык, мертвее не бывает. Сначала она убила римлян, а теперь убивает меня».