Чудесная жизнь Іосифа Бальзамо, графа Каліостро
Шрифт:
— А и на капиталъ?
— Не на капиталъ, а на твое положеніе и доброе имя. Сестра и сама могла бы всмъ пренебречь, если бы…
— Если бы меня любила?
— Она тебя любитъ, Петръ. Ты не можешь ничего сказать противъ этого. Это врно. Но она не хотла огорчать отца. Вообще здсь вс нротивъ тебя очень возстановлены.
— И это изъ-за дтской шалости!
— Изъ-за дтской шалости!
Молодые людн помолчали. Потомъ Амедей спросилъ:
— Какъ ты вернулся? Ты помирился съ барономъ, или этотъ пріздъ навлечетъ на тебя еще большій гнвъ?
Слышно
— Что же, Петръ, ты не отвчаешь, или ты уже не считаешь меня своимъ другомъ?
— Я не измнился, я все тотъ же Петръ Биренъ, но я никому бы не посовтовалъ узжать на полгода; самыя крпкія, самыя священныя привязанности не выдерживаютъ такого срока. О, Лотта!
— Я тебя увряю, что сестра моя любитъ тебя попрежнему. И вотъ что я предложу теб! Если ты явился тайкомъ и не хочешь, чтобы тебя видли, поселись въ моей рабочей комнат, туда кто не ходитъ, а обдъ я теб буду носить, какъ тюремщикъ. Можетъ-быть я даже намекну Лотт и устрою вамъ маленькое свиданіе.
— Амедей, ты настоящій другъ!
— А ты не врилъ этому? Но пойдемъ. Становится темно. Но все-таки въ Митав трудно прожить инкогнито…
Дйствитедьно, становидось темно, въ зеденоватомъ неб засвтидись звзды, и едва можно было различить лужи на дорог. Каліостро, подождавъ, когда уйдутъ друзья, сталъ уходить тоже, какъ вдругъ ему показалось, что по дорог мелышула срая тнь. Будучи полонъ только-что слышаннаго разговора, графъ крикнулъ въ сумерки:
— Шарлотта! Анна-Шардотта!
Тнь остановилась. Каліостро быстро по лужамъ подошелъ къ ней; дйствительно, это была сестра Амедея. Она была въ сромъ плащ и вся дрожала.
— Отчего вы здсь, дитя мое, и въ такой часъ?
Желая преодолть волненіе, она отвтила, стуча зубами:
— Я могла бы задать тотъ же самый вопросъ вамъ, графъ.
— Мн никто не можетъ задавать вопросовъ. Но вы вся дрожите, вамъ холодво… Куда вы идете?
— Туда! — отвтила двушка тоскліво, протягивая руку впередъ.
— На кладбище?
Шарлотта кивнула головою.
— Зачмъ? Что за безуміе!
— Къ брату.
— Къ вашему брату Амедею?
— Нтъ, къ моему брату Ульриху!
Она отвчала монотонно и уныло, врод ясновидящей, была совершенно непохожа на ту Лотту, что каталась съ горы въ дтской куч, но Каліостро, успвшій нсколько привыкнуть къ характеру Анны-Шарлотты, уже не удивился этимъ перемнамъ. Между тмъ двушка продолжала:
— Мой братъ Ульрихъ скончался прошлый годъ… О, ни одна душа не была мн такъ близка, какъ его! Она и посл смерти иметъ постоянныя сношенія со мною. Я слышу его голосъ… чувствую его мысли, желанія!.. Это странное и сладкое блаженство. Учитель, не препятствуйте мн.
Она продолжала лрожать и, казалось, сію минуту могла упасть. Каліостро взялъ се за руку.
— Разв вашъ братъ здсь похороненъ?
— Нтъ, онъ похороненъ въ Страсбург, но онъ любилъ это мсто, и его душа охотно сюда прилетаетъ.
— Успокойтесь! Она уже здсь. Вы слышите?
Выплыла неполная и блдная луна, освтивъ лужи и колонны бесдки; тихій втеръ качнулъ
— Да, я слышу, я чувствую! Какъ хорошо! — шептала она.
Графъ повелъ ее домой, закрывъ отъ сырости полой своего плаща и поддерживая одной рукою. Она едва передвигала ноги и улыбалась какъ больная. Тни отъ голыхъ деревьевъ смутнымъ рисункомъ бродили по лицу и фигур идущихъ.
— Учитель, не оставляйте меня! — сказала Шарлотта.
Каліостро, помолчавъ, отвтилъ:
— Скоре вы меня оставите, дитя мое, чмъ я васъ покину.
— Я васъ оставлю? Это можеть случиться, если вы оставите сами себя! — съ жаромъ прошептала Шарлотта и снова склонилась на его плечо.
4
Старуха Медемъ видимо была разстроена и невнимательно слушала Шарлотту. Та сидла на низенькомъ табурет и пла, аккомпанируя себ на арф. Казалось, двушка похудла, хотя лицо ея не было меланхолическимъ, а освщалось скрытой, чуть теплившейся надеждой. ГІослдніе дни Анна-Шарлотта была особенно неровна, то молча сидя часами, то вдругъ прорываясь какой-то буйной радостью. Сегодня былъ день тихой, элегической грусти. И романсъ, который она пла, подходилъ къ ея настроенію. Въ немъ говорилось о разлученныхъ влюбленныхъ, которые одиноко повряютъ свои жалобы, одна — лснымъ деревьямъ, другой — морскимъ волиамъ, и арфа передавала то влюбленные стоны, то шумъ дубравы, то морской тихій прибой. Окончивъ псню, двушка не поднималась, а разсянно перебирала струны, словпо не желая, чгобы звуки улетли безслдно.
— Чьи это слтова, Лотта? Я что-то позабыла.
— Чьи это слова? — задумчиво повторила Шарлотта и поправила волосы.
— Да. Ты сама врно не знаешь.
— Нтъ, я знаю очень хорошо.
— Чьи же?
Шарлотта улыбнулась.
— Имени этого поэта я не могу произносить въ вашемъ дом.
— Что за странное выраженіе «въ вашемъ дом»? Разв домъ твоихъ родителей, вмст съ тмъ, не твой домъ, дитя мое?
— Копечно, такъ, но не я устанавливаю въ немъ разныя правила и запрещенія, я подчиняюсь и нисколько не выражаю неудовольствія.
— Можно подумать, что ты въ тюрьм.
— Никто этого не подумаетъ, милая мама, и я не думаю.
Мать подошла къ Шарлотт, все продолжавшей сидть на табуретк, и прижала голову къ своей груди.
— Любишь? — спросила она, помолчавъ.
Двушка отвтила, слегка усмхаясь:
— Ты видишь, я благоразумна и скрываю довольно хорошо свои чувства. Я не настолько люблю того, кого нельзя здсь называть, чтобы изъ-за этой привязанности забыть все, но я ни за кого не пойду замужъ, кром какъ за него Я думаю, что я этимъ никому не причиняю огорченія.