Чудесная жизнь Іосифа Бальзамо, графа Каліостро
Шрифт:
Слава Каліостро распространялась по разнымъ слоямъ общества; посл господъ къ нему повалила челядь: лакеи, повара, кучера, форейторы и горничныя. Съ бдныхъ онъ ничего не бралъ и даже снабжалъ ихъ деньгами и платьемъ. Однажды онъ исцлилъ даже на разстояніи, сидя у Потемкина во дворц и не вставая съ кресла. Со свтлйшимъ его связывала крпкая духовная связь, такъ какъ Григорій Александровичъ съ первой встрчи полюбилъ графа и увровалъ въ его силу и знаніе. Впрочемъ, было еще одно обстоятельство, которое привлекало къ Каліостро русскаго баловня и даже приводило его часто въ небольшія темноватыя
Уже три мсяца прошло, какъ графъ пріхалъ въ Петербургъ; городъ уже не такъ удивлялъ чужестранца, и темныя послднія августовскія ночи уже не томили безсонницей Лоренцу. У Потемкина горли три лампадки передъ образами, и свтъ ихъ мшался съ алыми лучами заката. Въ окна былъ виденъ золотой прудъ и круглыя, свтлыя ивы. Самъ свтлйшій въ халат безь парика сидлъ на низкомъ диван и слушалъ печально и мрачно, что говорилъ ему бгавшій по комнат Каліостро. Наконецъ, тотъ умолкъ. Потемкинъ медленно, будто съ трудомъ, началъ:
— Регенерація, говоришь. Регенерація духа, возрожденіе… ахъ, графь, есдн бы врить, крпко врить, что это возможно! Что это не аллегорія! Душа такъ истомилась, загрязнилась. Порою самъ себ въ тягость! Молитва? Но нужно, чтобы растопилось сердце, чтобы слова молитвы не тяжелыми камнями падали куда-то. И куда? Съ перваго взгляда я полюбилъ тебя, поврилъ, но какъ преодолть косность тла, плоти? Охъ, какъ трудно! Я понимаю, чувствую, что разорви цпи, путы тла, желаній нашихъ малепькихъ, себялюбія, гордости, корысти, и сдлаешься легкимъ, какъ перышко, какъ стекло свтлымъ.
— Я говорилъ вамъ, ваша свтлость, вншнія наружныя предписанія, которыя способствуютъ внутреннеи побд.
— Говорилъ, помню… Врод нашихь постовъ. Что-жъ, это хорошо. Но вотъ что мн смшно. Скажемъ, построить домъ въ этомъ саду, аккуратный, съ кухней и баней и удаляться туда для духовнаго возрожденія по извстнымъ числамъ! Вотъ, что меня смшитъ. Нтъ, пустыня, такъ пустыня въ лсу, въ тундрахъ у Благо моря, съ комарами и грязью. Или въ шум и пьянств, ничего будто не мняя, вдругъ измниться. Можетъ-быть, это еще трудне. А такъ, какъ ты говоришь, мн что-то не очень нравится. Это для нмцевъ годится.
— Для всякаго человка свои нути, свои правила спасенія. Я думаю, ваша свтлость, вашъ путь возрожденія не требуетъ измненія вашихъ вншнихъ привычекъ.
— Привычки-то у меня очень затруднительныя.
— Вамъ помогутъ Небо и ваши друзья.
— Знаешь? На Бога надйся, а самъ не плошай. А друзья? До перваго чина, до первой бабы. Какіе у меня могутъ быть друзья?
— Вы очень мрачно и несправедливо смотрите на людей.
— Поврь, справедливо. Да я вдь знаю, на что твой намекъ. Теб-то я врю. Не врилъ бы — не говорилъ бы.
Графъ поклонился. Потемкинъ, помолчавъ, добавилъ съ запинкои:
— Еще меня одно смущаетъ. Не отводишь ли ты меня отъ церкви? Это ты брось.
— Помилуйте, ваша свтлость, разв я говорилъ когда что-нибудь
— Ты очень свободный человкъ, графъ, свободный и широкій. Ты во всемъ это такъ. Вдь я передъ тобой виноватъ.
— Я не знаю вашей вины передо мною.
— Не знаешь?
— Не вижу никакой вины.
Потемкинъ усмхнулся.
— Ну, будь по-твоему: не виноватъ, такъ не виноватъ. Мн же лучше.
Когда Каліостро ушелъ, хозяинъ долго стоялъ передъ окномъ, смотрлъ на потемнвшій уже прудъ, перекрестился и обернулся.
Въ дверяхъ стояла Лоренца, опершись рукой о косякъ и улыбаясь.
— А, вотъ такъ гостья! Ты не встртилась съ мужемъ?
— Нтъ, а разв онъ былъ здсь?
Не дожидаясь отвта, Лоренца быстро подошла къ Потемкину и обняла его.
— Свтлость не въ дух сегодня? Сердится, разлюбилъ?
— Фу, какъ глупо!
Лоренца взяла со стны гитару и сла подъ образами съ ногами на диванъ.
— Цыганскій таборъ?
Графиня запла вполголоса итальянскую псню. Потемкинъ сначала стоялъ у окна, потомъ подслъ къ Лоренц и, гладя ея ногу, слушалъ.
— Еще спой, пташка! — попросилъ онъ и тихо началъ говорить, межъ тмъ какъ Лоренца пла.
— Ты колдунья, Лоренца, какъ мужъ твой колдунъ. Ты зврекъ, заморская пташка, замороженная. Я люблю тебя за то, что ты хромая, теб этого не понять. Ты не хромая. Ты хроменькая, убогенькая. Тебя нужно цлый день носить на рукахъ. И хорошо, пожалуй, что ты не русская. Ты обезьянка и тмъ нжне мн. Я даже не знаю, есть ли въ теб душа.
Лоренца кончила и слушала причитанья Потемкина. Потомъ спокойио сказала:
— Свтлость не любитъ бдной Лоренцы, онъ ея стыдится. Онъ никогда не возьметъ ее съ собой въ театръ или хоть прокатиться. Онъ боится.
Потемкинъ нахмурился.
— Бабья дурь! Мало я съ тобой сижу. Кого Потемкинъ боится?
— Свтлость сидитъ со мной! Это не то, не то. Что жъ я для него тараканъ, который долженъ сидть за печкой?
Лоренца цловала его своими тонкими губами, закидывая голову и закрывая глаза. Лампада погасла. Потемкинъ твердилъ, наклоняясь самъ всмъ тломъ къ лежавшей:
— Пошла прочь, пошла прочь, обезьяна!
Наконецъ, надолго умолкъ въ поцлу, отвалился и прошепталъ, улыбаясь:
— Славная регенерація!
8
Вь числ паціентовъ Каліостро былъ бсноватый, Василій Желугинъ, котораго родственники посадили на цпь, такъ какъ онъ всхъ билъ смертнымъ боемъ, увряя, что онъ — Богъ Саваоъ. Жилъ онъ гд-то на Васильевскомъ остров. Первый разъ, когда графа ввели къ больному, тотъ зарычалъ на него и бросилъ глиняной чашкой, въ которой давали ему ду. Чашка разбилась о стну, а Каліостро, быстро подойдя къ бсноватому, такь сильно ударилъ его по щек, что тотъ свалилсл на полъ, потомъ, вскочивъ, эабормоталъ: