Далеко ли до Вавилона? Старая шутка
Шрифт:
— Черт! — сказал он, снова вынул трубку изо рта и спрятал ее в карман.
— Мой отец — курильщик трубки. Идеальный. С помощью трубки он укрывается от окружающего мира. Он не смотрит на тех, на кого не хочет смотреть, а заглядывает в трубку. Ну, что может быть такого в чашечке трубки? Тлеющая трава, и только. А ты допускаешь, чтобы трубка выводила тебя из равновесия. Это никуда не годится. И в любом случае с ней ты — вылитый управляющий банком.
Он протянул руку и ухватил меня за ухо. Крепко защемил и дернул.
— Эй!.. Ой…
— Значит, управляющий банком. Ах ты жалкий убийца
Он дернул сильнее. Я откинулся вбок, чувствуя, что оставляю в его пальцах половину уха, вцепился ему в левое плечо и наподдал коленом. Он чуть было не хлопнулся навзничь, но кое-как удержался на ногах, извернулся и стиснул меня в медвежьих объятиях, стараясь оторвать от земли. Он так тесно сомкнул руки, что я всем телом чувствовал, как в нем клокочет смех.
Я вырвался и схватил его за запястье.
— Отдавай мое ухо!
— Не отдам. Никогда. Я скурю его в моей трубке.
— Банковский управляющий и людоед сверх того.
— Добрый вечер, господа.
Мы отпустили друг друга, и каждый остался стоять один под улыбчатым взглядом луны и прокурорским — сержанта Барри.
— Добрый…
— …вечер…
— …вечер…
— Добрый, сержант…
— …добрый…
Близнецы-двойняшки.
Он испепелил нас взглядом и прохрустел мимо по замерзшей глине. Нас сразил исступленный смех. Мы добрались до фермы, содрогаясь от безмолвного хохота. Внутри было не так холодно и пахло пылью, сушащейся одеждой и похлебкой невесть из чего. В нашей комнате нас ждал Джерри. Он стоял у моей кровати и явно поднялся с нее, только когда услышал наши шаги на лестнице.
— «Дух чудесный, нет, не птица ты» [40] , — продекламировал Беннет, слегка опьяневший от нашей стычки с сержантом.
— Что ты так долго? Я почти час жду. Где ты был?
— Нас задержал старик.
— «С высоты небесной…»
— Мне очень неприятно, что ты так долго ждал.
— А, ладно!
— «…Льешь» что-то там такое…
— Что это с ним?
— Почем я знаю.
Беннет начал раздеваться, швыряя одежду на пол.
— «От сердца полноты», — сказал он. — Ну да, от полноты сердца.
40
Стихотворение Перси Биши Шелли (1792–1822) «Жаворонку».
— Тебе что-нибудь нужно, Джерри?
Он покосился на Беннета.
— Да не обращай ты на него внимания, бога ради.
— Вот-вот! Говорите. А на меня внимания не обращайте. Будто меня тут и нет.
— Если бы ты заткнулся, может быть, нам было бы легче в это поверить.
Я снял шинель и повесил ее на дверь.
— Как ты думаешь, майор даст мне отпуск?
— Что? Сейчас?
— Да.
Он стоял, сунув в карманы крепко сжатые кулаки. Теперь он вытащил одну руку из кармана и протянул мне листок.
— Это что?
Я взял листок, и он засунул руку назад в карман.
— Если вы меня извините, дамы и господа, я отойду ко сну! — Беннет забрался в свой блошник и закрыл глаза. — Я сплю, — объявил он. — Не слышу злого, не говорю злого, не вижу злого. Аминь!
— Сядь,
Он присел на край моей кровати.
Я развернул листок. Это было письмо. Слова выстроились напряженно прямые по бледно-голубым строчкам. Буквы были крупные, кудрявые, тщательно выписанные. Черные, но иногда вдруг в середине слова почти серые — перо тут следовало еще раз обмакнуть в чернила.
«Сыночек миленький не знаю что с нами будет один офицер написал что твой отец пропал без вести. Как мы будем жить когда деньги перестанут приходить прямо не знаю только я очень за него тревожусь. Может они все равно будут платить только вот не знаю. Пропал без вести ведь не убит твержу себе днем и ночью потому что не могу спать все думаю. Не годится чтоб человек помирал так далеко от дома и может без священника. А потому если он только пропал без вести сыночек миленький так я вот думаю может ты его разыщешь а как разыщешь так может вернешься домой а то я не справляюсь без вас обоих. Да благословит тебя бог сынок да пошлет тебе разыскать отца. Погода очень плохая твоя любящая мать».
Я прочел письмо еще раз — главным образом потому, что не знал, что сказать Джерри, — потом сложил его по прежним сгибам. Я подошел к Джерри и отдал ему письмо. Его пальцы коснулись моих. Они были ледяные.
— Я думаю, что все-таки нет.
— Нет? — Он посмотрел на меня с недоумением.
— Гленденнинг. Отпуск. Ты же спросил.
— А… да. Я было подумал… Ты прав. Да, он вряд ли даст.
— Конечно, я могу пойти и спросить, — сказал я без всякой охоты. — И сразу напишу отцу.
— Это-то зачем?
— Ну… я подумал, что раз есть финансовые…
— Брось, Алек… Но вот если бы ты сходил…
— Ты думаешь…
— Да. Она же хочет, чтобы я его разыскал.
— Джерри, но у тебя нет никаких шансов его найти. Скорее всего он…
— Не важно. Она хочет, чтобы я его нашел. Если он убит, ей дадут пенсию. Спросишь, а? Если он ранен, так, может, я помогу как-нибудь.
— Хорошо. Я схожу сейчас же.
Мне отчаянно претила мысль о холоде, о темноте, о майоре, еще более холодном и темном, чем ночь. Я снова надел шинель. Джерри стоял, не двигаясь. Я помешкал у двери, проверяя, хочет ли он пойти со мной.
— Я подожду тут. Если он не против.
— Он спит.
Выходя, я услышал, что Джерри, запел. Очень тихо. Слов я не разобрал. Его руки, стиснутые в кулаки, были засунуты в карманы.
Майор Гленденнинг играл в вист с тремя друзьями, а может быть, мне следует сказать — с тремя собратьями офицерами. Меня удивило, что они сидели за карточным столиком с зеленым суконным верхом. Кто-нибудь привез его из Англии? Или его вежливо реквизировали в одном из поместий по соседству? — подумал я. В четырех тщательно протертых бокалах было виски с содовой, и денщик на заднем плане незаметно следил за уровнем жидкости в них. Майор указал мне на стул и продолжал играть. Выпить он мне не предложил. В очаге горел уголь, и от его жара мои болячки начали невыносимо зудеть, что было к лучшему, так как иначе я заснул бы. Минут через десять настал черед майора Гленденнинга быть болваном. Он взял свой бокал и подошел ко мне. Я встал.