Дайте собакам мяса
Шрифт:
— Что?
— Появляетесь вы, отбиваете у Владимира Семеновича его любимую, он теряет вкус к жизни, начинает глушить горе алкоголем, а ему пить нельзя — вы же, наверное, об этом не думали? — и всё!
— Что — всё? — я был немного смят её напором.
— Всё — это всё! — наставительно произнесла она. — Он на сцену с трудом выходил, все, кто его видел в спектаклях Театра, — это слово она произнесла с большой буквы, — говорили, что он уже не тот! А как Владимир Семенович может быть не тот? Он всегда
Я уже начал жалеть, что пришел в эту квартиру к этой женщине. Она и в самом деле не была опасна, и вряд ли стала бы нападать на Татьяну в темном переулке. У Элеоноры была высокая цель — она решила воссоединить любящие сердца, вернуть, так сказать, заблудшую душу к родному очагу. Собственно, даже мне она никак не хотела навредить — её устроит, если Высоцкий продолжит жить с Иваненко во грехе, а разлучник, то есть я, исчезнет в тумане.
— Постойте, но ведь Высоцкий женат, и женат он вовсе не на Татьяне Иваненко…
— Ой, я вас умоляю! Женат, не женат, кому какое дело до таких мелочей? К тому же все знают, что он на этой французской выдре женился лишь для того, чтобы ездить за границу и привозить Танечке подарки!
— Эм… — я не сразу нашелся, что сказать. — Боюсь, что не все в курсе этой хитрой комбинации…
— Вы про ваш Комитет государственной безопасности? — она чуть поморщилась, давая понять, что относиться серьезно к этой организации не стоит. — Ой, а что они там знают? Ничего они не знают! А тут любовь! Высокая любовь, откуда этим дуболомам про неё знать?
— Вообще-то я тоже из дуболомов, — я потряс удостоверением.
— И это вас нисколько не красит! — припечатала Элеонора. — А почему вас не наказали? Я же в письмах всё изложила — вас должны были примерно наказать за ваш неблаговидный поступок!
— Тяф! — согласилась с хозяйкой Тафа.
— Их мне отдали и приказали разобраться…
— Вот всегда так — жалуйся, не жалуйся, а твои письма потом отдают тем, на кого жалуешься. И всё, — Элеонора заметно огорчилась. — Наш ЖЭК такой же. Я и в райсполком писала, и в райком партии — и что, всё спускают обратно к этому Васильеву, а он только руками разводит — какие трубы, какие замены? А зимой опять весь дом мерзнуть будет!..
— Элеонора, вы, наверное, всё знаете про театральную жизнь? — я слегка перебил её, но коммунальные проблемы этого дома мне были совсем не близки.
— Не всё, — она строго глянула на меня и добавила с заметной гордостью: — Но многое.
— Это хорошо, — я улыбнулся. — Просто я… так сказать, по долгу службы… иногда вынужден погружаться в эту жизнь, но признаюсь, как на духу — для меня это темный лес, мои интересы лежат в другой области. А как вы смотрите на то, что я иногда буду у вас консультироваться по некоторым вопросам? Вряд ли это будет часто… я и театры существуем в разных мирах. Но иногда без консультаций специалистов не обойтись.
— Консультации? — сказала она гораздо мягче. — Забавно вы выразились. Некоторые люди называют это другим словом, очень грубым.
—
— Да стучать же, что ж ты такой непонятливый, — она даже стукнула себя кулаком по лбу. — Это называется — стучать. Мой хороший знакомый это называет именно так, а он, думаю, знает, о чем говорит. И ответ на ваше предложение — нет.
— Почему? — полюбопытствовал я.
— Потому что я уже даю, как вы выразились, консультации вашему Комитету.
Я на мгновение замер. Это было неожиданно, хотя теперь я знал, кому обязан тем, что эта женщина знала мою фамилию, место службы и историю моих отношений с Татьяной Иваненко. Правда, такие дела у нас, мягко говоря, не поощрялись, я не слышал о том, чтобы информаторов использовали против коллег, да и память «моего» Орехова об этом молчала. Подобное могло иметь место разве что где-нибудь в Первом или Втором главных управлениях, но у них всеобщая подозрительность была в порядке вещей.
— А как зовут сотрудника, которому вы… хмм… даете консультации? — осторожно спросил я, рассчитывая на то, что разговорчивая Элеонора не заметит подвоха.
— Филипп, — легко ответила она. — Он сейчас у вас там большой человек, а когда мы с ним познакомились, был ещё зеленым лейтенантом, таким смешным. Но я тогда больше с его женой общалась, Людочка тоже по театру болела…
— А сейчас не болеет? — уточнил я.
— Сейчас — увлекается, — пояснила Элеонора. — А тогда — болела. Мы с ней всюду бегали, МХАТ, Большой, Малый, Вахтангова. Всех актеров наизусть помнили! А потом у них дети пошли, ей не до того стало…
Я хотел сказать какую-нибудь подходящую случаю банальность, но вспомнил биографию этой женщины и слова о детях так и не прозвучали. Она этого словно и не заметила.
— Но мы так и продолжали общаться, иногда молодость вспоминали, — глаза Элеоноры чуть затуманились. — Ну а как Филиппа на театры направили, он и начал у меня всякое спрашивать, а я ему рассказывала всё. Свои же люди, чего скрывать?
Я немного терялся в догадках, кем мог быть этот человек, а одна из версий меня и вовсе слегка пугала.
— Действительно, — с натугой выдавил я. — А как фамилия этого Филиппа?
— Так Бобков же, я разве не сказала? Ты должен его знать, — сказала Элеонора.
Меня пробил холодный пот, а в горле появился ком, который пришлось с трудом проглатывать. Но я быстро справился с этим известием.
— А, да, мой начальник, — с легкой гордостью сказал я. — Не непосредственный, конечно, но прямой. Тогда понимаю и настаивать на своем предложении не буду, хотя, думаю, если я оставлю вам свой номер телефона, Филипп Денисович не станет возражать. И надеюсь, он не станет возражать, если вы вдруг решите мне позвонить… думаю, я смогу вам помогать, например, с контрамарками. Есть знакомые… но это не просьба, я ни на чем не настаиваю, эту услугу я могу вам и безвозмездно оказать. Или в обмен на вашу услугу.