Дети войны

Медведникова Влада

Сколько я пробыла там?

Я попыталась вспомнить, и не сумела.

Внизу было душно. Я сидела у стены, — она кренилась, взлетала и падала, то слабей, то сильней, каждый миг был непредсказуемый и смутным. Трюм казался огромным — койки были подняты, пристегнуты к стенам, вещи убраны в тяжелые сундуки. Те, кто не страдал от качки, шутили, их голоса звучали бодро, но страх, витавший в воздухе, был сильней. Он лип к коже, — постыдное чувство, от которого так хотелось избавиться.

Я пила раствор черного порошка, и он помогал на время. Но потом внутренности

вновь сводила резкая боль, скручивала меня, прижимала к полу.

«Представь, что мы летим, — говорил мне кто-то. — Представь, что это крутой вираж!» Чей это был голос? Анкэрты? Раши?

В конце концов, я не выдержала, — воспоминание об этом было смутным, как сон. Держась за шатающуюся стену, я добралась до лестницы, вскарабкалась по ступеням. Сквозь шквал соленого ветра дошла до каюты, упала на кровать.

Неужели я спала так долго, что наступила ночь?

Я отпустила сундук, схватилась за край кровати. Держась за нее, перебралась к двери, — она стонала под напором ветра, скрип досок походил на голос умирающего зверя. Сперва дверь не поддавалась, словно кто-то держал ее снаружи, но потом распахнулась. Я шагнула за порог и упала на палубу.

Струи воды били меня, не давая встать, — косая стена ливня, ветер, грохот грозы и соленые брызги. Тьма клубилась над головой, сизые и черные тучи, близкие и страшные. Вода текла за воротник, одежда промокла насквозь. Я приподнялась, чтобы схватиться за ближайший канат, — и в этот миг мокрая палуба взметнулась, швырнула меня на стену каюты.

Я успела увидеть борт корабля и волну над ним, — пенящуюся, огромную, — и корабль качнулся вновь, соленый поток обрушился на палубу.

Кто-то схватил мою руку, — плечо откликнулось горячей болью, — не дал морю унести меня.

— Бета! Почему ты не внизу?!

Сквозь грохот волн и шквала я узнала голос Армельты. Лицо ее было скрыто шлемом и потоками воды, крылья распахивались и закрывались, словно не подчинялись ей, черные пластины в них выли от ветра.

Армельта помогла мне подняться, и я схватилась за канат. Вода, соленая и пресная, хлестала со всех сторон, не давая перевести дыхание, но я сумела выговорить:

— Мне плохо там.

— Тогда иди в каюту! — Армельта указала на дверь, и я была уверена — сейчас она силой затолкает меня внутрь.

Но Армельта вдруг замерла, прислушиваясь, и сквозь шум грозы я различила крики. Мне показалось, что я слышу голос Мельтиара и, может быть, Киэнара, — но новый раскат грома заглушил все.

— О нет, — сказала Армельта и сорвалась с места.

Она помчалась вперед, держась за черный трос. Я хотела последовать за ней, но опора вновь ушла из-под ног, на миг все стало черным. Не выпуская канат, я рухнула на мокрые доски палубы и осталась лежать, не в силах подняться и сделать хоть шаг.

29

Я поднимаюсь из трюма, и небо рушится на меня шквалом воды. Дождь — или море — бьет наискось, соль обжигает ладони, волдыри на них горят. Не слушая боль, я хватаюсь за черный трос, — в нем голос нашего

дома, нашего мира. Молния раскалывает небо, палуба кренится, я едва держу равновесие, но иду к переднему мостику.

Запоздалый гром оглушает на миг, ветер вторит ему, пытается вырвать канат из рук. Я горю, темнота горит во мне, — хочет подняться из сердца, залечить мои раны. Хочет помочь моим звездам, успокоить их боль. Хочет сразиться с бурей, усмирить ее, — но я не позволяю. Сердце грохочет сильнее бури, я сражаюсь с самим собой, с темнотой в своей крови. Меня сжигает жар, стена ледяной воды не в силах остудить его.

Шаг за шагом я иду вперед, и палуба качается подо мной, боль пульсирует в ладонях.

Я ободрал руки, пока качал помпу. Нас слишком мало, — предвестники Эртаара валяться с ног от усталости, не давая кораблю сбиться с курса. Их всего четверо и они стремятся быть всюду: на мачтах, у руля, в трюме, где мы откачиваем воду. Почти все мои звезды сражены морской болезнью, но я не должен исцелять их.

Темнота негодует и бьется при одной мысли об этом, я едва могу удержать ее.

А те, кто сильнее, чем качка, — помогают звездам Эртаара, качают помпы, сворачивают паруса, держат руль. Но корабль слишком большой, нас слишком мало.

Я стоял на помпе вместе с Цалти, рычаг поднимался и падал, вода гудела, борта шатались, волны били в обшивку. Сырость, духота, вкус соли, темнота, беснующаяся в сердце, — я старался не думать ни о чем, держал ритм, следил, чтобы рычаг не скользил в ладонях.

— У тебя руки в крови, — сказал Цалти, когда мы остановились перевести дыхание. — Одень перчатки.

У меня нет перчаток, не было никогда. Даже в самую холодную зимнюю ночь темнота согревала мои ладони. Темнота залечивала любые раны. Но сейчас она в плену моей воли.

Цалти хотел снять перчатки, отдать мне, но я запретил ему.

Сколько мы качали после этого? Час или больше? Я взобрался наверх, чтобы найти тех, кто сменит нас.

Я поднимаюсь по ступеням, смотрю на море. Оно повсюду, клубится черными тучами, хлещет косыми струями дождя, уносит дыхание соленым ветром. Вздымается волной, огромной, пенящейся на гребне, — выше наших бортов, выше меня, выше мостика, на которой я иду. Мне кажется — волна вровень с передней мачтой. Этот миг длится вечно, я смотрю как завороженный, — передо мной непокорная глубина, рвущаяся ввысь, сила, с которой я хочу сразиться.

Я успеваю крепче схватиться за трос, и волна низвергается, падает на палубу. Зрение гаснет на миг, темнота поглощает меня, кипит, — но моя воля сильней. Моя воля — сталь, металл и песня, никто не сломит ее, даже мое собственное сердце.

Мир проясняется, возвращает свет и звуки. Волна смела меня, но я все еще держусь за трос, он живой болью пульсирует в ладонях. Поднимаюсь на ноги и внутренним взором ищу своих предвестников, каждого из них. Они сияют, их чувства кричат громче бури, — страх, смятение, упорство. Моя маленькая звезда среди них, я едва сдерживаюсь, чтобы не окликнуть ее мыслью.