Дети войны

Медведникова Влада

Все живы, все здесь, море не забрало никого из нас.

На передней палубе четверо. Шерири — бледная золотая тень среди сумрака бури — вскидывается, увидев меня, и снова опускается, крутит барабан лебедки. Я должен спросить, какая нужна помощь. Но сначала послать кого-нибудь вниз, на помпы.

Кто-то хватает меня за руку, — я вижу черную боевую перчатку, узнаю прикосновение. Киэнар.

Он без шлема, мокрые волосы облепили лицо, вода бурлит в распахнутых крыльях. Напряжение дрожит вокруг него, устремленное и яростное, как в зале с молниями,

где мои воины тренировались перед войной. И с напряжением мешается страх, — безымянный, древний ужас перед морем.

— Мельтиар! — Киэнар пытается перекричать грохот волн и шквальный ветер. — Мы не можем плыть дальше!

Я оборачиваюсь к Шерири, но он продолжает крутить рукоять лебедки, словно не слышит этих слов. Значит, корабль выдержит бурю.

— Иди на помпы, — говорю я Киэнару и обвожу взглядом мостик. — Танар, ты тоже.

Танар срывается с места, едва не падает, когда палуба вновь выскальзывает из-под ног, но хватается за канат, спешит вниз.

Киэнар не отпускает мою руку.

— Послушай, ты должен, — слова не терпящие возражений, словно он вправе приказывать мне, — ты должен перенести всех обратно! Мы не выплывем!

Я сбрасываю его руку, указываю вниз.

— Иди на помпы! Поговорим потом.

Киэнар не слушает меня — словно меня нет здесь, словно я не стою перед ним. Его глаза блестят как в лихорадке, крылья бьются, взрезают потоки воды. Я готов ударом стереть страх и одержимость с его лица, — но грохот новой волны заслоняет все.

Мне удается схватиться за поручень. Пена разбившейся волны умирает на досках мостика, мачта скрипит и шатается над нами.

Киэнар рядом со мной.

— Ты должен! — кричит он. — Ты здесь только для этого! Чтобы вернуть всех обратно, если будет опасно! Сделай это! Забери хотя бы тех, у кого нет крыльев!

— Заткнись, — говорю я. — Делай, что я сказал.

Я не успеваю ударить — Киэнар быстрее. Его удар сносит меня, сапоги скользят, палуба кренится, я едва удерживаюсь на ногах. Я отвечаю, бью со всей силы, но Киэнар сильнее. Темнота горит во мне, как неистовый смерч, но моя воля — тиски. Я не чувствую боли — лишь ярость — я смогу победить, заставлю его подчиниться.

Кто-то хватает меня, сдерживает, не давая драться, еще двое оттаскивают Киэнара. Армельта выкручивает ему руку, кричит на него. Я никогда не видел, чтобы она кричала на Киэнара.

— Прекрати! — Ее голос звенит. Молния вспыхивает, на миг выхватывая и искажая лица. — Не спорь с ним сейчас!

— Идем вниз, — говорит Цалти. Когда он успел подняться из трюма? — Там полно воды, нам нужны люди.

Гром раскатывается над нами, черное отражение молнии горит перед моими глазами. Цалти и Армельта уводят Киэнара. Тот, кто держал меня, разжимает руки. Это Каэрэт. Я отворачиваюсь от него, не говоря ни слова, и ловлю взгляд Шерири.

Он смотрит с ужасом, наша драка напугала его больше, чем буря.

Волны пенятся насколько хватает глаз. Корабль шатается среди них как скорлупка, снасти качаются, гудят и стонут.

— Что

нужно делать? — спрашиваю я у Шерири.

Я вижу багровые блики в разрывах туч у горизонта, последние лучи уходящего солнца, — и только теперь понимаю, что буря слабеет. Гроза давно стихла, капли устало барабанят по поручням, дрожат в волосах. Волны, — враждебные и темные, — почти лишились сил. Они все меньше, в их голосе уже нет угрозы, лишь ропот.

Не успев появиться, закат уже тает. Тучи расходятся, но наступает ночь, провалы теней становятся все чернее. Предвестники Эртаара взлетают с реи на рею, вешают шары с белым светом, и мерцание электричества растекается по кораблю, превращает его в призрак, плывущий во тьме.

Я устал не меньше, чем море, звучащее вокруг нас. Если б мог — заснул бы прямо сейчас, чтобы проснуться на рассвете. Но еще не время. Я должен быть уверен, что буря миновала.

Палуба качается, но не взлетает отвесно, ветер бьет в лицо, но не сбивает с ног. Он свежий и чистый, в нем запах грозы, вкус полыхавших молний. Должно быть, не опустись солнце в бездну моря, в облаках появилась бы радуга. Увидеть бы это — многоцветный небесный лук над смирившимся морем. Я почти смеюсь этой мысли.

Распахиваю дверь каюты — белый свет ручьем течет мне навстречу. На столе сияет светильник, новый, больше чем тот, что стоял здесь утром. На кровати сидит Бета, — такая тонкая, измученная, почти прозрачная. Вскакивает мне навстречу, я ловлю ее за плечи, целую, усаживаю вновь. Ее голова перебинтована, — даже не касаясь, я чувствую рану под повязкой. Мне больно видеть Бету такой, она совсем обессилена.

Но у меня всегда достаточно сил. Никто и ничто не исчерпает их, даже здесь, вдали от дома.

Я сжимаю ладонь Беты, закрываю глаза. Из моего сердца к ней течет огонь войны, пламя нашей силы, — хоть ненамного, но станет легче.

Открыв глаза, встречаю встревоженный взгляд Беты. Она видит следы драки на моем лице, хочет спросить, но не спрашивает, — кто-то уже рассказал ей, что случилось.

— Все в порядке, — говорю я. — Буря утихла.

Она кивает, сотни невысказанных тревог дрожат между нами. Потом делает глубокий вдох и говорит:

— Мне нужно… увидеть белый сон. — Ее голос такой слабый, море забрало у нее больше сил, чем война и наши скитания. — Но я не знаю, смогу ли… уснуть сейчас, одна.

Она почти плачет и стыдится своих слов.

Темнота вспыхивает, грозя разорвать мне сердце, — но и без темноты я могу помочь Бете. Я вновь наклоняюсь, касаюсь ее губ, говорю:

— Я буду с тобой, пока не уснешь.

Моя одежда промокла, пропиталась солью. Я ищу сухую, — она в одном из ящиков, привинченных к стене, но я не помню в каком. Сундук с оружием Беты, коробка с картами, — я открываю все ящики подряд, пока не нахожу то, что нужно. Сухая одежда согревает кожу, пахнет домом: коридорами города и осенними предгорьями. У меня кружится голова, мне чудится запах вереска.