Девушка из цветочной лодки
Шрифт:
— Я одно поняла: я вообще ни к чему не готова.
— А я ведь предупреждала.
— Как Ястреб?
— Кто?
— Ну, тот человек, который отвечает за оружие. Он?..
— Ястреб? Имя ему подходит! — Лицо старухи посерьезнело. — Жив. Спрашивает о тебе.
Это все, что мне хотелось услышать. Ноги были ватными, но я спустилась по трапу без посторонней помощи, отказываясь, когда меня пытались поддержать, и пошла прямо на камбуз, где попросила миску рыбного отвара и флягу вина.
От резкого запаха гниющей плоти из переднего трюма я чуть было не повернула
Его грудь уже не походила на птичью, теперь она была замотана окровавленной тряпкой. Я помнила рану в верхней части живота, но не была готова увидеть его ногу — вернее, то, что раньше ею было. Конечность распухла и превратилась в черную массу, где пировали личинки и откуда в глиняный кувшин капала жидкость.
Увидев меня, Ястреб натянуто улыбнулся, скрывая боль. Я подняла фляжку с вином.
— Думаю, травяные отвары тебе уже надоели.
— Оставь вино для живых.
— Заткнись. Ты слишком упрям, чтобы умереть. Или отказаться от выпивки. — Я плеснула вина ему в рот и увидела, как морщины на лице Ястреба разгладились.
— Или от курева. — Голос булькал, но в нем все еще чувствовалась жизнь. — Вот почему у меня никогда не было жены.
— У такого красавца наверняка было много девушек.
Печать совсем другой боли легла на лицо Ястреба, боли такой глубокой, что она не могла быть физической Неужели ни одна женщина никогда не хотела этого невзрачного, но порядочного мужчину? Я не осмелилась спросить.
Он склонил голову, показывая, что хочет еще вина, и сделал жадный глоток.
— Теперь мне станет легче. А ты садись. Сиди и слушай, потому что довольно скоро мне не с кем будет поболтать, кроме правителя ада. — Он замолчал и перевел дух. — Каждый человек на борту хвастается, что видел, как ты всадила в того парня клинок. Причем неважно, видел он битву на самом деле или нет. Главное — то, как ребята об этом рассказывают…
Его тело внезапно скрутило судорогой, он затряс больной ногой.
Я вскочила.
— Принесу еще вина.
Припадок закончился.
— Нет. Позволь мне закончить. Сестренка, разве ты не видишь? Если сумеешь прикусить свой длинный язык, то сможешь чего-то добиться. Не растрачивай зря уважение пиратов. Это я, Ястреб, тебе говорю. Теперь, если не возражаешь, я все еще наполовину трезв, а это ровно вполовину хуже, чем мне хотелось бы.
Когда я вернулась с вином, глаза у Ястреба были закрыты, а дыхание превратилось в хрип. Осторожно натянув одеяло на его раненую ногу, я села рядом, окунула пальцы в вино и смочила ему рот. Дыхание стало свистящим.
— Мой друг, — прошептала я, желая, чтобы он не открывал глаза, поскольку наверняка воспротивится моим слезам, — мой дорогой друг.
Я наклонилась и поцеловала Ястреба в губы, пожелав, чтобы ему приснилась любящая жена.
Каждый раз, когда сампан подпрыгивал на волне, на гроб попадали брызги: последний привкус морской воды перед тем, как Ястреб навсегда упокоится на бесплодной скале, где соседями ему будут только
Один из матросов прыгнул на отмель и вывел сампан на галечный пляж, где пираты уже почти закончили копать могилу. Место вполне подходило по принципам фунг сой [40] — песчаная насыпь вне досягаемости волн, с видом на море.
Я была благодарна за то, что мне выдали один из немногих белых траурных плащей, и натянула капюшон, чтобы защитить глаза от солнца и скрыть слезы от тех, кто стоял по обе стороны от гроба. Процессию возглавлял Ченг Ят, а казначей произносил нараспев молитвы и звонил в колокольчик.
40
Кантонское произношение слова «фэншуй»; так называется система гадания, основанная на географическом положении.
Пустая могила казалась дырой в земле, а не вратами в иной мир. Я поняла, что оставляю своего друга одного, в деревянном ящике на безымянном маленьком острове, отчего стало еще грустнее.
Последний раз я скорбела — по-настоящему скорбела — о своей матери, но опасалась лить слезы, пока отец неистовствовал из-за расходов на могильщиков, наемных плакальщиц, приношения богам, жертвенную пищу и вино. Ему казалось, что было бы честнее по отношению к живым, если бы тела матери и новорожденного брата унесло море. Однако, как всякий рыбак, он был суеверен и боялся утонуть, а потому обеспечил жене и сыну приличные похороны.
Вместе с другими женщинами и детьми я складывала из бумаги маленькие фигурки — серебряные слитки, лодки, еду, одежду. Их полагалось сжечь, чтобы усопшие смогли воспользоваться всем и этими благами на том свете. Я сложила из посеребренной бумаги модельки пушек, чтобы Ястреб мог стрелять по врагам среди призраков. Но что, если там нет ни врагов, ни танка, ни пунти, ни пиратов, ни флотов… Может, там полно денег, кораблей и домов — точно таких же, как те, которые сейчас сгорают, взлетая густыми клубами дыма. Может, обитель духов окажется процветающим и веселым местом, а все сражения и страдания останутся здесь, в нашем мире. Может, эта дыра в земле все-таки станет дверью в лучший мир.
Однако на всякий случай я бросила в огонь восемь блестящих бумажных пушек. Когда я вернулась на корабль, паруса уже залатали, доски проконопатили, балласт сбросили.
Каждый разговор, казалось, начинался со слов: «Когда мы приплывем в Тунгхой…»
За ужином в каюте Ченг Ят был необычно весел, но, как и раньше, не особо разговорчив. Воспользовавшись его настроением, я в пятый или шестой раз спросила:
— А что в Тунгхое?
— Корабли. Гавань.
— Не будь легкомысленным. Это очередной налет? Надеюсь, в этот раз ты продумал операцию получше?