Девушка-катастрофа или двенадцать баллов по шкале Рихтера
Шрифт:
Юлиан меняется в лице - вижу кадык, дважды дернувшийся туда-сюда, и враз потемневшие глаза.
– Так ты из-за этого уехала?
– спрашивает он.
– Из-за моих слов, сказанных по пьяни?
– И снова сглатывает: - Я даже не помню, что говорил.
Горькая усмешка изгибает мои губы.
– Знаешь присказку: что у пьяного на языке, то у трезвого - в голове? Так вот, - смотрю прямо ему в глаза, - Я НЕ ТАКАЯ и оскорблять себя не позволю.
– Потом выдерживаю паузу и добавляю: - Зря ты сюда приехал, Юлиан. Не стоило...
Он продолжает молчать, потирая подбородок, покрытый легкой щетиной, и как будто бы ведя внутреннюю борьбу, скрытую за его идеально красивым фасадом. В конце концов он произносит:
– Я не очень-то это умею: извиняться и все тому подобное. Но хочу, чтобы ты знала: я очень сожалею о сказанных словах. Уверен, я вовсе не думал того, о чем тогда говорил...
– Он переступает с ноги на ногу: - Просто все это так странно, понимаешь... Все это между нами.
– А что между нами?
– спрашиваю в упор.
– Секс и больше ничего... ведь мы, похотливые сучки, которых ты так презираешь, ни на что другое и не годимся, не так ли, Юлиан?
Обида прорывается как бы сама собой - хочу, чтобы он знал... вспомнил, и парень качает головой, глядя себе под ноги.
Мне кажется или ему, действительно, стыдно?
– Значит, вот что я сказал, - произносит он едва слышно.
– Понимаю...
– Секунду молчит в непривычной задумчивости, после подается вперед, вцепляется в мои плечи и просит: -И все равно выброси это из головы. Ты ведь умная, Катастрофа, ты ведь все понимаешь...
– Не понимаю, - слезы вскипают на глаз, злые, колючие слезы, вызванные то ли обидой, то ли внезапным Юлиановым покаянием - я и сама не понимаю, что творится в душе. Здесь такой водоворот из вины и обиды, любви и ненависти, всепрощения и отчаяния, что сам черт ногу сломит. Куда уж мне разобраться...
– Не понимаю, - повторяю глухим, ломким голосом и позволяю рукам парня притиснуть меня к себе, прижать с такой силой, что воздух залипает в легких. Сжимается в тугой комок и исторгается из грудной клетки в виде мышиного писка...
– Я и сам не понимаю, - признается он сиплым голосом.
– Это все так странно и неправильно... Меня вообще здесь быть не должно.
– Замолкает, продолжая прижимать меня к себе и нервно дергая головой: - Только я здесь... и хочу, чтобы ты поехала со мной. Назад, в Нюрнберг...
– В качестве кого?
– Не знаю, Катастрофа. Не знаю, честно. Просто поезжай... без каких-либо вопросов...
– И добавляет: - Без тебя у меня не стоит.
Что, толкаю его в грудь, не в силах поверить в услышанное:
– Боже, Юлиан, ты такой пошляк... Что я вообще в тебе нашла?!
– восклицаю в наигранном возмущении.
И он спрашивает:
– Значит, поедешь?
– Улыбка изгибает его красиво очерченные губы, те самые, целовать которые мне нестерпимо хочется. Даже несмотря на обиду все еще кошкой скребущуюся внутри...
– Я не знаю, правда, не знаю, - признаюсь,
– Здесь мой дом, Юлиан, и я не в том положении, чтобы кидаться во всевозможные авантюры. Мне нужно думать о дочери... Не только о себе.
И тогда он спрашивает:
– Этот парень, что был здесь до меня, ты его еще любишь?
– И с большей осторожностью:
– Это он отец Ангелики?
Киваю. Хорошо, что можно признаться хотя бы в этом...
– Отец Ангелики и мой бывший муж.
– Ты была замужем?
– Была. Мы развелись несколько месяцев назад...
– И решаюсь пояснить: - Карл... он слишком любил других женщин.
Я не подразумевала ничего такого, но Юлиан вдруг спрашивает:
– Хочешь сказать, я такой же, как он?
И мне приходится признаться:
– Да, Юлиан, ты точно такой же. Прости за прямоту!
Он выпускает мою ладонь, делает несколько шагов в сторону и замирает, погруженный в какие-то свои, недоступные мне мысли. Я же думаю лишь об одном: сейчас он уйдет и не вернется. Больше никогда...
Ни-ког-да.
В этот момент парень витиевато выругивается, взъерошивает волосы на голове обеими руками, возвращается и... грубо, абсолютно по-варварски сминает мои губы поцелуем. Даже ноги подкашиваются... И тепло, похожее на пузырьки термального гейзера, поднимается по телу до самого горла.
Юлиан же с довольным видом созерцает мое почти задохнувшееся от удовольствия тельце и припечатывает безапелляционным тоном:
– И все равно я тебя хочу. А ты хочешь меня, я же вижу. Не отрицай! Так зачем отказываться от этого? Просто посмотрим, что у нас получится. Без всяких так громких фраз и романтической чепухи... Сама знаешь, я этого не приемлю.
– И повторяет: - Просто посмотрим, хорошо?
Прежде, чем согласиться, я вынуждена спросить:
– А как же Ангелика? Ее я не брошу.
– А я просил тебя об этом?
Нет, не просил, и я утыкаюсь лицом в изгвазданную синей краской футболку, захлебываясь не слезами - тихим восторгом, от которого даже голова идет кругом.
– Катастрофа?
– Что?
– Давай отпразднуем примирение горячим сексом. Прямо сейчас...
– С ума сошел? Моя мама в соседней комнате...
– Очень хочется.
– Перетерпишь.
– Ты злая.
– А ты озабоченный.
– Значит, мы стоим друг друга?
– Полагаю, так и есть.
За всем этим диалогом я даже не замечаю, как рука парня пробирается мне под кофту и начинает возиться с застежкой бюстгальтера. Я слишком увлечена нашими поцелуями и бурей, ими пробуждаемой... Удовольствие воронкой закручивается в моем животе, и я в ужасе вздрагиваю, когда мамин голос строго произносит:
– Твоя дочь проголодалась, Эмили. Сходи и покорми ее...
– Мама.
– Голос предательски дрожит, когда я спешно выскальзываю за дверь, пунцовея от испытанных только что стыда и неловкости.