ДМБ-90, или исповедь раздолбая.
Шрифт:
В нашей терапии был дневальный, назначаемый из числа больных, который правда не стоял, а сидел на входе. Уборкой занимались тоже мы сами. Был ещё наряд в столовую, причём назначался он только из нашего отделения. Естественно, набирались солдаты из молодого призыва. «Деды», с видавшим жизнь видом, валялись на кроватях или меланхолично подгоняли нерасторопных «духов».
Как таковой «дедовщины» в госпитале не было, так, некоторое подобие её. И это понятно, всё-таки мы все тут собрались на лечение, а не тянули лямку армейской службы. Массового издевательства или избиения «духов» не наблюдалось. Правда, и заведующий отделением майор, фамилию которого
Единственно, с кем мне пришлось столкнуться, так это со своим призывом. Меня они решили проверить на вшивость, мол, если струшу, то всю грязную и тяжёлую работу можно повесить тогда на меня. Но с этим я разобрался быстро: несколько драк – и меня признали своим. Причём, дрались мы благородно. По лицу и ниже пояса не били друг друга. Оказывается такие правила в госпитале были заведены чуть ли не со времён царя Гороха.
В первую неделю меня углубленно обследовали всевозможные врачи. Я себя даже почувствовал подопытным кроликом. Наконец, выявив всё же у меня язву желудка, сказалось всё-таки лечение дизентерии, мне назначили курс лечения и процедуры.
Старшиной терапии был «дед» Гена Дубовицкий, тоже из пациентов. Добродушный, деревенский парень. Уже в возрасте, на вид ему где-то около двадцати шести лет было. Поставили его насильно, он отрицательно относился к своей должности. Ему была неинтересна наша юношеская возня за место под солнцем. Все мысли его были о скором дембеле.
На второй день он подошёл ко мне и спросил где бы я хотел работать в нарядах. Из всего перечисленного им, я выбрал столовую. Не только из-за голода, этого вечного спутника всех молодых солдат, но и чтобы быть подальше от «дедов» и отделения вообще. К тому же тот, кто работал в столовой, не убирался в туалете. Весомый аргумент!
Как оказалось в будущем, я не прогадал! Карьеру я там сделал стремительную и славную! Начал с официанта, а закончил старшиной столовой!
Был, правда, один тип в нашем отделении, да к тому же из моей палаты. Редкая сволочь и мразь. Звали его Игорь Кухно, родом из Криворожья. Осенью ему на дембель уже, а он всё не успокаивался, так и норовил испортить жизнь молодым. Проходу никому не давал, просто со свету сживал. Покоя мы ему не давали тем, что условия тут были более–менее для молодых.
Постоянно кого-то припрягал постирать ему носки, майку. Любил зажечь спичку и скомандовать «отбой». Пока она горела, «дух» должен был раздеться и залезть под одеяло с головой. Кто-то плясал под его дудку, кто-то упирал. Ко мне он тоже пытался подкатить со своими заморочками, но всё, чего он сумел добиться, так это то, что полы в палате я мыл регулярно. Всё. На остальное я отвечал решительным отказом. Надо сказать, что невзлюбил он меня с первого взгляда, а уж когда узнал, что я из Москвы, так взъелся окончательно. Придирки были постоянные.
Поэтому в столовой я пропадал с утра до вечера, лишь бы эту рожу не видеть. Вскоре Кухно решил, что ночью мы должны жарить всем «дедам» картошку и заваривать крепкий чай. Так что практически каждую ночь они пировали до утра, а днём отсыпались. Чтобы хоть как-то отыграться на этой гадине, я стал харкать и сморкаться в сковородку с картошкой. Забавно было наблюдать, как они её поедают, смакуя и чавкая.
В остальном жизнь в госпитале была спокойная и размеренная. Отношение
Кухно первое время по привычке ещё пытался ко мне придираться, но мои земляки его мгновенно поставили на место, популярно объяснив всё в туалете. Мало того, как-то я курил на крыльце, когда приехали санинструкторы из части моего врага. Мы разговорились на крыльце. Тут-то я и узнал шокирующую новость – Игорь Кухно был «чмо»! Да-да, самое натуральное «чмо». Теперь всё встало на свои места. Я давно подозревал, что он косит на язву, причём довольно неумело. Для меня это было непонятно, зачем «деду», без пяти минут «дембелю» отлёживаться в госпитале? В части он вроде бы должен себя чувствовать королём, а тут один из многих.
Я сразу же послал кого-то за московскими старослужащими и попросил санинструкторов всё повторить слово в слово про Кухно. Это был мой триумф, я был на седьмом небе от счастья! Этой же ночью он был низложен! Койку ему выделили у умывальника, в столовой он теперь сидел за одним столом с чурками и ел, конечно же, самую невкусную бурду. Мне его регулярно присылали на мойку, драить посуду. Я же ходил гоголем центральным. Вот и на моей улице наступил праздник!
Как-то незаметно подошёл мой день рождения, мне исполнилось девятнадцать лет. Утром на построении старшина Гена вывел меня из строя, поздравил и освободил от всех дел на сегодня. Все сразу же бросились меня обнимать, хлопать по плечу, жать руку, ну и, конечно же, оттаскали за уши. Куда же без этого!
После завтрака я валялся на койке, почитывая «Советский Спорт», как вдруг вбегает взволнованный дневальный и говорит, что ко мне пришли. Выйдя из палаты, я увидел в конце коридора маму! Мою родную маму. Я отказывался верить своим глазам, этого просто не могло быть! Уж не знаю, что на меня нашло, но я бежал к ней навстречу, а слёзы лились градом. Уткнувшись в её плечо, я всё продолжал реветь. Матушка, не ожидая от меня такой реакции, тоже расплакалась. Так мы и стояли и плакали, пока Светлана Петровна не увела нас в свой кабинет от посторонних глаз.
Успокоившись, мы начали делиться новостями. Оказывается, мама, прочитав все мои письма, нелегально отправленные Толиком, сразу же стала действовать решительно. Она в Москве подняла на уши всю прокуратуру, та в свою очередь – забайкальскую. Колесо карающих органов завертелось. Мама была тут уже два дня. Просто ей было не до меня всё это время. Она успела побывать в гарнизоне, где офицеры ужом извивались, доказывая ей и сопровождающих её военных прокуроров, что у них тут чуть ли не санаторий. Слава богу, что местное начальство ничего не знало о грядущем визите, всё сохранялось в тайне. Когда проверяющие увидели столовую, кухню и чем потчуют солдатиков, их чуть не вырвало. Пистон вставили всем. Всё это со смехом матушка рассказывала мне, попутно выкладывая на стол мои любимые блинчики с мясом и кисель из чёрной смородины. Я с таким наслаждением и жадностью поедал любимые лакомства, что даже искусал свои пальцы.