Дневник путешествия Ибрахим-бека

Марагаи Зайн ал-Абилин

Я чрезвычайно обрадовался, оглядев это собрание, и вернулся к шести фолиантам, предложенным мне хозяином дома. Открыв один из них и вчитавшись в аккуратные и чистые строчки, я понял, что автор этого произведения — наш уважаемый муж.

Из книг, трактующих законы Англии и Франции, он собрал в один том все статьи, которые противны основным положениям чистого шариата. В книге были приведены убедительные доказательства того вреда, который могли бы принести эти статьи и в духовной и в светской жизни, и каждое доказательство подкреплялось соответствующими объяснениями. Из этих объяснений явствовало, что исполнение указанных статей не содействует возвеличению человечества.

На переплете книги крупными буквами было выведено ее название — «Книга проклятых законов».

Из кодекса турецких законов также были выделены несколько статей, они упоминались под названием «Отрицаемые». Однако под некоторыми из них было написано, что они сами по себе неплохи, но в настоящее время не соответствуют положению Ирана и природе иранцев.

Под остальными статьями было написано, что они не противоречат закону чистого ислама, все они правильны и продиктованы здравым смыслом. В подтверждение правильности или ошибочности отдельных статей приводились убедительные аргументы из законов ислама, из благородных хадисов [115] или изречений великих людей. Ко всему этому были даны такие комментарии, что чтение книги оживляло душу.

115

Хадисы — предания, касавшиеся подробностей жизни Мухаммада и его сподвижников. Существовало много сборников хадисов. Шесть из них, кодифицированные в IX в. учеными-иранцами, считаются наиболее авторитетными. Впоследствии были изданы избранные места из хадисов и к ним написаны комментарии.

Я не переставал поражаться уму, знаниям и эрудиции этого уважаемого человека в области теологии, восхищаться его исключительной одаренностью и талантами в науках и политике.

«Боже мой, — думал я, — как же этот ревностный человек за всеми своими повседневными обязанностями находит силы для чтения всех этих книг, и отечественных и иностранных, да к тому же еще столь глубоко их анализирует!».

В этот момент перед моим взглядом предстало все величие его натуры, и я еще раз подивился мудрости творца, который вдохнул в горсть праха, именуемого человеком, столь огромную духовную и материальную силу. Эти размышления еще приумножили мое преклонение, и слова молитвы и хвалы вырвались из самых глубин моей души.

Я был погружен в эти размышления, когда в комнату вошел слуга со словами:

— Во имя аллаха, соблаговолите пожаловать к обеду.

— Дорогой брат, — ответил я, — я насыщен сладостью чтения и не в силах отказаться от сей духовной пищи ради пищи телесной. Принеси сюда стакан чаю да кусок хлеба с сыром, больше ничего не надо.

— Мне приказано повиноваться вам и выполнять ваши желания. Все, что вы прикажете, будет выполнено в точности.

Он ушел и принес мне кусок хлеба с сыром и стакан чаю.

Тот маленький мальчик, что утром вместе со слугой плакал над нашим горем, тоже вдруг очутился возле меня и очень вежливо поздоровался.

Слуга ушел, а ребенок остался, и пока я пил чай, разглядывал книжки с картинками.

Затем, с сильным смущением, как и подобает воспитанным детям, он спросил у меня:

— О чем вы плакали вместе с моим батюшкой, так что и нам захотелось плакать?

— Да уж так случилось...

— Нет, я вас очень прошу, объясните мне, пожалуйста! Когда я пошел и сказал маме, она мне велела, чтобы я спросил у вас.

— Спроси лучше об этом у самого отца.

— Батюшка нам не скажет, да он редко и бывает с нами. Если он дома, то

всегда сидит в этой комнате, что-то читает и пишет.

— Хорошо, — сказал я, — тогда я тебе отвечу. У твоего отца есть деревня и называется она Иран-абад. Так вот, там появился страшный мор, и мы с ним оплакивали бедных жителей этой деревни.

Затем я спросил у него, ходит ли он в школу?

— Да, — ответил он, — я хожу в Дар ал-Фунун. [116]

116

Дар ал-Фунун — первое общеобразовательное учебное заведение в Иране. Открыто в 1852 г. Было призвано подготавливать собственных специалистов, гражданских и военных. На первых порах значительную роль в преподавании играли европейцы. Однако вокруг Дар ал-Фунуна сгруппировались крупные иранские ученые своего времени. Среди них были Риза Кули-хан — автор важных работ по истории и литературоведению и Сани ад-Дауле — историк и географ. В тесной связи с деятельностью Дар ал-Фунуна находится зарождение в те годы научного и художественного перевода в Иране.

— Будь прилежен. Бог даст, станешь министром.

— Если изучу все науки, может быть и стану.

— А если не изучишь?

— Нет, господь этого не допустит.

— Почему же?

— Мой батюшка всегда бранит необразованных министров. Да и правда, как можно без знаний управлять министерством? Вот если мулла в чалме на голове и в накидке поднялся бы на кафедру в мечети, а кто- нибудь пришел бы и задал ему вопрос, а он не смог бы дать правильный ответ, ведь ему же должно быть стыдно? Разве нет? То же самое, если у необразованного министра что-нибудь спросят, а он не сможет ответить. Ясно, что он будет опозорен перед людьми.

Я не мог надивиться рассудительности и разумности этого ребенка и, благословив его, сказал:

— Прекрасно, прекрасно! Я буду молиться о том, чтобы ты стал образованным и мудрым министром. Увы! Я не увижу этого, жизни моей не хватит. Но, аллах милостив, дети наши увидят это благостное время и вкусят счастья от правления таких мудрых министров, как ты.

— Разве вам так много лет? — удивился он.

— Двадцать девять.

— Если я буду прилежно учиться, я смогу стать министром в пятьдесят лет. Сейчас мне двенадцать. Значит, через тридцать восемь лет.

Он начал высчитывать по пальцам, подумал немного, потом поднял голову и сказал:

— Тогда вам будет только шестьдесят семь лет. Не бойтесь, бывают люди, что живут девяносто и сто лет. Моему батюшке сейчас шестьдесят лет, а он без очков пишет.

Я подумал: «В этом ребенке есть какая-то особенная праведность, заложенная в нем самой природой. Она, очевидно, присуща и всем детям Ирана. Но что толку? Заброшенный дом все равно разрушается. Увы, увы!».

Тут я заметил, что уже поздно, а от почтенного хозяина нет никаких известий. Уйти без его разрешения я не смел, ибо это, как известно, противоречит правилам вежливости.

Я спросил еще стакан чая и, покончив с ним, совершил омовение и прочел намаз. Я уже понял, что мне, видно, придется провести здесь ночь. Поэтому после молитвы я снова сел за стол и занялся чтением. Это занятие доставило мне такую радость, что я позабыл все на свете. И побои у военного министра, и пропажа часов и сюртука, и грубая брань — все улетучилось из моей памяти.

Я сказал себе: «Если бы мне не довелось встретить этого достойного мужа, я уехал бы отсюда с таким горем в сердце, что наверное не пережил бы этого горя».