Дневник путешествия Ибрахим-бека

Марагаи Зайн ал-Абилин

Я уже было двинулся дальше, но он опять остановил меня словами:

— Хорошо, что я вспомнил! Ведь у меня есть запись одного сна — подождите немного, я дам вам ее прочесть.

Я снова сел, а мой уважаемый хозяин сказал:

— У меня есть один знакомый, одержимый, подобно вам, скорбью патриотизма и недугом национального фанатизма; он иногда заходит ко мне в дом. Однажды он пришел и, показывая вот эти бумаги, которые я вам даю, сказал: «Сегодня ночью я видел сон, а проснувшись, записал его, чтобы не забыть. Вот он, прочтите его и растолкуйте, будьте милостивы». Когда я прочел, мне сразу стало ясно, как его понимать. Я сказал ему: «Толкование этого сна не составит труда, он предельно ясен. Тот, кто пришел, принес воду и стал кропить розовой водой, — это наследник престола». Возьмите и прочтите сами. Это сон вашего товарища по несчастью.

Я принял из его рук бумаги; вот что было в них написано: «Вчера ночью перед сном, размышляя о тяжелом положении страны, я мучился и вел с собой внутреннюю борьбу. Я говорил себе: “Послушай, почтеннейший, какое в конце концов тебе дело до того, что горстка презренных подонков общества и кровопийц тиранит миллионы угнетенных, а они, хотя их такое множество, не объединяются, чтобы скинуть тиранию? Ведь ты один терзаешь себя, думая о их несчастьях, вконец отравив горечью скорби эту сладостную жизнь. Дни и ночи ты проводишь в страстных мечтах видеть родину процветающей, народ счастливым, дела управления упорядоченными, земледельцев умиротворенными и правосудие торжествующим. Так и проведешь весь свой век в тоске и горе, эх ты, бедный безумец!”. В этих размышлениях меня похитил сон. И увидел я во сне, что по улице Насрийе идет какой-то старец с белой бородой; волосы у него растрепаны, и весь он в состоянии крайнего смятения. Однако был он статен, строен и одет в великолепные одежды. Некий юноша держал его за руку. Старик, проявляя

признаки большого волнения, шел, беседуя с ним и поминутно озираясь. Вдруг невдалеке послышался сильный шум. Какая-то группа базарного люда, авантюристов и подонков, напала на старика. Они стали грабить его, растаскивая все, что на нем было. Некоторые даже явно покушались на его жизнь, нанося удары по голове и лицу, а прочие били по рукам и ногам. Иные поспешно срывали драгоценности, усыпавшие его одежды. В конце концов почти раздетого и полуживого его бросили в какой-то закоулок. В крайней немощи и слабости несчастный стонал раздирающим душу голосом: “О гнусные выродки, неблагодарные жестокие невежды! В чем мой грех, что вы волочите меня по земле в таком унижении? За какие провинности вы подвергаете меня таким страшным пыткам?”. От сильных мучений его охватила слабость и, плача, он упал. Сбежавшиеся со всех сторон на шум люди говорили, обращаясь к юноше: “Или ты не мусульманин? Помоги этому несчастному погибающему старцу! Брызни ему в лицо водой, отгони от него злодеев!”. Все время, пока злосчастный старик находился в бессознательном состоянии, юноша тщетно просил у кого-нибудь помощи. Что делать, утопающий хватается за соломинку! Но ни от кого не было ни помощи, ни защиты. Один, было, подошел, как бы смазать раны старика, но на самом деле нанес ему новую рану, другой приблизился якобы зашить чалму, а сам начал стаскивать с него последнюю рубашку. В ужасе от всего виденного я был близок к тому, чтобы распрощаться с жизнью. Я спрашивал себя: “Боже милостивый, что может значить это потрясающее злодейство? Кто этот старец? В чем его вина, за которую его подвергают таким жестокостям? Почему никто не вступится за него, не защитит?”. Я спросил у одного человека: “Кто этот поруганный старик?”. — “Разве ты не знаешь, — ответил он, — его зовут Иран-хан. [131] А грабители — его сыновья, которые, не зная послушания и воспитания, не ведают ни счастья, ни богатства, ни славы, ни почета. Теперь, когда средства отца иссякли, а поместья его пущены ими же на ветер, они предались воровству и грабежу. И вот ты видишь, до чего они довели отца своего, не оставив ему надежды на жизнь”. Так мы разговаривали, как вдруг вдали поднялась пыль, и вскоре показался царственный всадник; за ним, погоняя лошадей, прямо к старику неслись и другие всадники. Я подумал: “Боже мой, что еще хотят от полуживого старца эти могущественные всадники? Если их цель — грабеж, то ведь ничего не осталось. Если замышляют убить его, то и так уж он близок к кончине. Если же они прибыли для его похорон и погребения, то какая необходимость в копьях и мечах, для чего все эти принадлежности боя?”. В это мгновение ко мне приблизился один из всадников. Я взмолился: “Заклинаю тебя твоей молодостью, скажи, ради чего вы сюда прибыли и что вы за люди?”. Он ответил: “Вон тот юный всадник благородной осанки — наш главарь. Его славное имя — Музаффар ад-Дауле. [132] Он привел нас сюда, чтобы заступиться за Иран-хана и помочь ему”. Не успел еще он произнести эти слова, как я увидел, что Музаффар ад-Дауле, приблизившись к Иран-хану, быстро спешился и, приподняв голову старика с земли, положил к себе на колени. Затем он влил ему в рот немного освежающего напитка и обрызгал лицо розовой водой. Одним из своей свиты юноша поручил заняться лечением старика, другим приказал омыть его голову и лицо и почистить его одежду. При виде такого милосердия и дружелюбия, какие проявлял Музаффар ад-Дауле к несчастному, я почувствовал, как к сердцу моему приливает волна радости. Я подошел поближе, чтобы разглядеть раны старца, и увидел, что они крайне опасны: многие из них распухли, из них сочилась кровь и даже были видны кости — все это было в таком виде, что если бы какой-нибудь лекарь, взявшись за лечение, вернул бы ему здоровье, то наверняка это был бы или его высочество мудрец Лукман, [133] или ученик самого Иисуса, сына Марии. [134] Зрелище это вселило в меня такой ужас, что я задрожал всеми членами и потерял сознание. Тут до ушей моих долетел звук призыва к молитве — муэззин произносил: “Свидетельствую, нет бога, кроме аллаха!”. Придя в себя, я понял, что это был призыв на утренний намаз. Я поднялся, совершил ритуальное омовение и вознес к престолу дарителя надежд горячие молитвы о здравии и процветании Иран-хана».

131

Иран-хан — здесь намек на иранское государство.

132

Музаффар ад-Дауле — имя специально искажено, имеется в виду Музаффар ад-Дин, который во время написания «Путешествия Ибрахим-бека» был наследником престола. См. прим. 117.

133

Лукман — легендарный мудрец и врачеватель, герой многочисленных восточных сказаний, сходных с рассказами об Эзопе.

134

«... самого Иисуса, сына Марии». — По коранической традиции Иисус и Мария включались в число мусульманских святых и их имена часто упоминались в восточных литературах.

Прочтя этот сон, я сказал, что толкование его ясно, как солнечный свет, и спросил:

— Кто тот юноша, которому сказали: «Или ты не мусульманин? Помоги этому несчастному, погибающему старцу»?

— Тот юноша и есть сам видевший сон, — ответствовал уважаемый муж. — Ему, так же как вам и другим, не следует бояться гнева и ярости министров внутренних и иностранных дел. Он должен быть неустрашим и перед побоями военного министра, и перед всякими ударами, обидами и попреками. Вы должны повсюду взывать к справедливости и ратовать за нее, ибо вездесущий бог повелел в послании своем к пророку, чтобы он вырвал корни тирании по всей земле и возвел основы здания справедливости и истины. И тогда пророк, по повелению господа, приказал то терпением и настойчивостью, то силой меча и жертвованием жизнью укреплять это священное здание, имя которому справедливость, чтобы от сотворения мира и до конца его ни один человек не претерпел бы угнетения и несчастья. Почему же ныне эта нация, некогда снискавшая милость божию, что является желанной целью всех живущих, вымирает под тяжестью непереносимых жестокостей или, сказав «прости» родной земле, разбредается и рассеивается по чужим странам? Мало ли людей, которые, торжественно введя в свой дом невесту, вынуждены уже на другой день покинуть свой дом из-за притеснений жестокого правителя, и глаза пятнадцатилетней супруги слепнут от слез в долгие ночи разлуки. Разве это тот Иран, что некогда был цветущим садом мира и краеугольным камнем всевышнего рая? Почему сегодня он напоминает степь, поросшую бурьяном? Разве не эта святая земля на протяжении веков была колыбелью мировой цивилизации? Как же случилось, что ее народ, ранее поучавший других своей житейской мудростью, ныне в глазах всех утерял эту мудрость? В те времена, когда иранцы уже славились культурой и развитием наук, европейцы еще, подобно зверям, влачили существование в состоянии первобытной дикости. Обычаи правосудия пишдадидов и теперь еще могут послужить образцом для мудрых правителей, а слава о справедливости Ануширвана до сих пор звучит в ушах людей мира. Я нарочно заговорил о древних, чтобы успокоить вашу душу. Не горюйте из-за той жестокой расправы, что учинили над вами министры-невежды. В таких обстоятельствах следует соблюдать настойчивость, побеждать неудачи твердостью воли или же жертвовать жизнью на этом пути.

Либо силою воли на горло судьбы наступить, Либо пасть на пути благородном, как свойственно мужам.

Я сам хорошо знаю иранцев, которые нажили значительное состояние за границей, в таких городах, как Бомбей, Калькутта, Каир и в городах Турции или России. Страшась тирании посланников, управляющих и самодуров-консулов, они, чтобы защитить свое имущество и честь, были вынуждены отказаться от иранского подданства. А тот несчастный, который не пошел на это, будучи фанатически предан родине, потерял все, что имел. И никто и словом не попрекнет тех, кто оставил свое подданство, потому что, по чести говоря, «у мошенника на каждый грех — тысяча оправданий». А между тем, оставаясь в иранском подданстве, разве они не принесли бы пользы государству и не смогли бы содействовать расцвету родины? Каждый школьник теперь читает высказывания правителей прошлых лет и знает, что сила государства в войске, а содержание войска требует больших средств. Деньги же поступают в казну лишь тогда, когда крестьянство безопасно, спокойно и благоденствует, а последнее достигается в свою очередь только при условии соблюдения справедливых законов и равенства. Увы! В нашем

государстве происходит прямо противоположное этому, и результаты будут самые горькие и неприятные. Да укоротит бог дни моей жизни, дабы не увидел я этих черных дней!

Так окончил свои слова этот почтенный человек.

Сопровождаемый его слугами, я вернулся, наконец, домой и лег спать.

На следующий день снова явился Мешеди Хасан. В руках он держал лист бумаги. Я поинтересовался, что это такое.

— Это газета «Иран», [135] она выходит по средам, раз в неделю, — сказал он.

С некоторым удивлением я взял газету и принялся читать ее. Под заголовком «Местные новости» после подробного описания торжественного выезда на охоту светлейшего падишаха со всей свитой, после долгих молитв за его неземную особу было написано, что государственное собрание придворных созывается в такие-то три дня и заседает под председательством такого-то в благословенном Дворце Солнца и что, хвала господу, в столице и при дворе царит спокойствие и внутренние дела страны находятся в замечательно упорядоченном состоянии. В отделе «Вести из провинций» сообщалось, к примеру, следующее: «Кашан. Хвала аллаху, благодаря постоянным заботам такого-то имя рек губернатора, крестьянство, находящееся в состоянии покоя и процветания, молится о здравии и долгоденствии светлейшего шаха. Солома и ячмень у них в изобилии, и прочие продукты очень дешевы». Про Исфаган было написано то же, что про Керман и Шираз и прочие города. В разделе «Иностранные новости» описывалась география острова Кубы и других мест, но так, что ни пишущий, ни читающий ничего бы не поняли.

135

Газета «Иран» — официальный государственный орган, начала выходить в 1871 г. в Тегеране. Издатель — Мухаммад Хасан-хан Эттемад ас-Салтане. Печаталась литографским путем в типографии при Дар ал-Фунуне (см. прим. 110), выходила на 4 листах. Основные ее материалы — сообщения о событиях придворной жизни, сведения из министерств, указы шаха, телеграммы из-за границы.

От чтения всего этого у меня помутилось в голове, и, швырнув газету, я закричал:

— По всему Ирану к самому небу поднимаются жалобы людей на беззаконие властей, а этот бессовестный щелкопер расписывает о спокойствии и справедливости. Разве не найдется мусульманин, который сказал бы этому бесчестному газетчику: «В то время как по всему Ирану едва ли наберется пятьдесят человек, знакомых с географией своей родины и знающих ее границы, какой смысл писать о Кубе такое, что и понять-то нельзя! Не эти бессмысленные вещи надо тебе писать, а служить пользе, побуждать народ к благоразумному порядку, а шаха к милосердию и доброте по отношению к народу, посвящать свои строки прославлению справедливости и обличению деспотии, порицать действия тиранов, поощрять поступки добрых людей и всегда разъяснять такую истину: как народ без правителя, так и правитель без народа существовать не могут. Эти два элемента государства взаимно нуждаются один в другом и, будучи двойственны, составляют единое целое. Нужно, чтобы народ почитал падишаха за доброго отца, а падишах относился к подданным как к любимым детям. Тогда все будут счастливы».

Мешеди Хасан, увидев меня в удрученном настроении, предложил пойти погулять.

— Куда? — спросил я.

— Куда глаза глядят.

Я сказал Юсифу Аму, чтобы он отправился с нами. Мы вышли из дома и направились к базару. Там мы встретили двух знакомых Мешеди Хасана — один из них был сеид в чалме. Начались взаимные приветствия, затем они спросили, куда мы направляемся.

— Прогуливаемся, — сказал Мешеди Хасан. — Если вы не заняты, пойдемте с нами,

Они согласились. Мешеди Хасан познакомил нас. Сеида звали Мир Хабибуллах. Другой человек, лет сорока, имя которого я забыл, оказался родом из Карабаха. Он бывал, как выяснилось, и в Стамбуле, и в Москве. Гуляя, мы дошли до пространного военного плаца, чистого и политого водой, где солдаты, разбившись на несколько групп, занимались маршировкой. Мы некоторое время наблюдали за ними.

Заправлял всем делом на плаце молодой венгр лет тридцати пяти. Мне было очень горько видеть, как этот молодой человек понукает пятидесятилетними иранскими офицерами.

Пройдя площадь, мы увидели большой бассейн, постояли возле него немного, а потом отправились дальше, туда, где высился бронзовый монумент шаха Наср ад-Дина на коне. Монумент был сделан с большим искусством: можно было подумать, что сам шах сидел на коне. Мы обошли его вокруг; затем, усевшись напротив памятника, закурили сигареты.

Человек из Карабаха заметил:

— Это — исключительная статуя, другой такой не увидишь.

— Почему не увидишь? — возразил сеид. — В Европе повсюду сколько хочешь памятников. Я сам видел в России много таких статуй.

— А я повторяю, — настаивал карабашец, — что нигде нет ничего подобного. Вы ошибаетесь.

Сеид в раздражении даже начал клясться:

— Да я своими глазами видел за границей множество таких монументов!

Сеид даже надулся, а карабашец пояснил:

— Те, что ты видел, ага, я видел тоже, но дело-то в том, что каждый из этих деятелей оказал несомненные услуги своей стране и своему народу, и за эти услуги после своей смерти они и вознаграждены такой честью. Один из них, к примеру, атаковал сильную крепость и взял ее, рискуя жизнью, другой отбил у опасного врага важное укрепление, либо показал своим гражданам путь к счастью, либо провел новый закон. Может быть, он был полезен в чем-то своему народу, может быть, боролся против деспотии и давал свободу соотечественникам или же способствовал расширению сферы торговли и производству важнейших предметов для процветания страны. Вот тогда государство и народ в благодарность за доблесть такого правителя, ученого или писателя охотно и без принуждения открывают свои кошельки и, чтобы облик этого великого человека и после его смерти постоянно находился перед глазами его сограждан, воздвигают в память о нем подобные статуи. Вот как это делается! А вовсе не так, что какой-нибудь человек еще при жизни купит себе памятник и поставит его на виду у народа, внушая этим: я, мол, великий человек, почитайте меня. Предположим, что я теперь стану возвеличивать себя перед вами и говорить, что я такой-то и такой-то. Вы, конечно, совершенно справедливо скажете обо мне: этот человек глуп, он страдает манией величия. И бог, и пророк, святые имамы и мудрецы, наставники, поэты и проповедники всегда отрицали самовосхваление, да и шариат не одобряет подобных изображений. За тысячу триста лет существования ислама немало было великих царей, но никто из них не оставлял после себя ничего похожего на эти памятники, хотя многие из них оказали великие услуги миру ислама и всему человечеству. Если бы это было в обычае, то султану Мухаммаду- Завоевателю [136] положено было бы соорудить в свою честь десяток таких памятников из золота и серебра, ибо он-то имел на это право! Ведь многие из великих мусульманских халифов и султанов всеми силами стремились к покорению Стамбула, однако ни один из них не смог добиться победы, пока не появился на свет отмеченный знаком счастья султан Мухаммад. Этот исполненный воли падишах, как сказано в летописях, прогнал свои корабли сухим путем и, тысячу раз рискуя жизнью, добился цели. Ныне, в век прогресса и распространения наук, подобная победа не кажется невероятной, однако в те времена такую великую победу мог одержать только падишах с большой силой воли, рожденный под счастливой звездой. Поскольку основатель лучезарного шариата запретил человеческие изображения и статуи, [137] то памятником султану Мухаммаду осталась большая пятничная мечеть, которая еще долгие годы будет служить напоминанием о добром имени и славных делах этого великого падишаха. Если же истинный мусульманин не оставил после себя добрых дел, то воздвигать ему подобные железные фигуры — величайшее прегрешение. Это еще больше усугубляет тяжкий грех самовосхваления. Я прервал его:

136

Мухаммад-Завоеватель — Мухаммад II Фатих (Завоеватель) (1430 — 1481). Седьмой правитель османцев, сын Мурада II. Взошел на престол в 1451 г. При осаде Константинополя перебросил по доскам 67 кораблей из Босфора в Золотой Рог и 29 мая 1453 г. вошел в город. Похоронен в Стамбуле, в саду построенной им пятничной мечети.

137

«Поскольку основатель лучезарного шариата запретил человеческие изображения и статуи...» — автор упоминает о распространенном тогда мнении, будто Кораном запрещены изображения живых существ. На деле в Коране нет определенных указаний на этот счет. Однако в хадисах содержится такой запрет: «Те, которые нарисовали эти изображения, будут наказаны в день воскресения мертвых, и будет сказано им: оживите то, что вы создали!...». Этих ограничений придерживались более строго мусульмане-сунниты, в то время как шииты изображали часто и самого пророка, и халифа Али (см. об этом: Н. И. Веселовский. Гератский бронзовый котелок. СПб., 1909).

— Оставьте, дядюшка, этот спор! К чему он? Дайте нам спокойно пройти хоть несколько шагов!

Тогда карабашец попросил у меня карандаш и, вырвав из своей записной книжки листок, начал что-то писать, но я, поняв, что он хочет изложить свои доводы, сказал ему:

— В этом нет необходимости. Давайте-ка просто погуляем. Но сеид не унимался:

— Его величество собственными глазами видел в Европе много подобных памятников. Если бы он не знал о существовании этих монументов, он не оставил бы подобную память о себе.