Дневник путешествия Ибрахим-бека
Шрифт:
Я спросил у Мешеди Хасана:
— Разве здесь помещается баня?
— Нет, это просто дом, — сказал он.
— Так почему же эта женщина полуодета?
— Нет, она одета — на ней и верхняя рубашка, и шаровары.
— Да нет же, баба, я сам видел, что она в верхней рубашке, но без шаровар!
— В здешних местах женщины носят очень короткие рубашки, а под ними — шаровары наподобие мужских, — объяснил он. — Однако дома они иногда не надевают шаровар. Улица пуста, и бедняжка в чаянии, что никого на ней нет, побежала без чадры в соседний дом,
— Да хранит нас бог, — воскликнул я, — до какой же степени дошло бесстыдство! Ни в одной из мусульманских стран нет подобной одежды. Если предписание Корана о стыдливости нужно понимать так, то, очевидно, я неверный, а это племя исповедует истинную веру.
Донельзя пораженный виденным, я задал еще один вопрос:
— Как же смотрят на это их собственные мужья? Мой собеседник засмеялся:
— А как им смотреть? Ведь все носят такую одежду: жены улемов, министров и сеидов, богачей и бедняков — по всему Ирану так.
— Ох, смерть мне! — воскликнул я. — Скажи по совести, твоя супруга тоже надевает такую одежду?
— Разумеется, какое может быть исключение? Я уже вам говорил, что у всех женщин одежда такова, какую вы только что видели.
Беседуя, мы между тем дошли до почты. Юсиф Аму и носильщик еще не прибыли. Я вошел, заплатил за наем коляски до Казвина четырнадцать с половиной туманов и тут вдруг заметил человека, судя по одежде, иранского купца, который как будто чего-то ждал. Он подошел ко мне и, поздоровавшись, сказал:
— Я тоже еду в Казвин. С самого утра я ожидаю здесь, не найдется ли мне попутчик, но до сих пор никого не встретил. Если вы соблаговолите согласиться, я уплачу четыре с половиной тумана и мы поедем втроем.
В раздумье, не будет ли от такого товарищества какого-нибудь стеснения, я посмотрел с сожалением на Мешеди Хасана. Он сделал мне знак, означавший, что плохого в этом ничего нет. Тогда я дал свое согласие, и купец выразил мне горячую признательность.
В это время подоспел Юсиф Аму. Мы привязали вещи к задку коляски. Затем, рассовав разные мелочи внутри коляски, чтобы они были под рукой, мы уселись. Я подарил Мешеди Хасану два империала и извинился за причиненное беспокойство. Он принял деньги с благодарностью и благословил меня. Мы распрощались: «До свидания! До свидания!».
Этот Мешеди Хасан был хорошим человеком, мы доставили ему немало забот.
Итак, мы снова отправились в путь, и тут мне пришло в голову записать кое-что из своих впечатлений о путешествии в Тегеран, памятуя, что это может пригодиться в будущем.
Краткое изложение всего виденного. Обычное занятие шаха Ирана состоит в том, что он, положив перед собой календарь, размышляет, какой день и час более всего благоприятствует для поездки на охоту. Министры, эмиры, придворные и чиновники заняты лишь тем, как присвоить себе новый титул. Любые самые противозаконные средства, которые есть у них в руках, используют они для того, чтобы подняться повыше и всяческими наветами и клеветой отбить должность у своих соперников. Это — общая мечта.
Сословие купцов нимало не заботится о процветании торговли и расширении ее сферы. Они идут тем же путем, каким шли их деды. Во всем Тегеране не создано ни одного общества, ни одной компании для распространения отечественных товаров и продуктов. Хотя некоторые и обладают порядочным капиталом, однако все они не имеют доверия друг к другу, поэтому в коммерческие сделки вступают с крайней осторожностью. И все так и норовят наступить друг другу на ногу, неустанно следят, подобно Англии и России, за действиями своих конкурентов глазами зависти.
Лавочники и ремесленники в панике из-за фальшивых денег: сегодня один кран ценится в семь шаи, а завтра — в восемь. Бедняки заняты мыслями о пропитании: ман хлеба стоит то два крана, то — три.
Посланники двух соседних с Ираном держав преследуют только свои политические выгоды. И ни у кого ни в действиях, ни в помышлениях нет ни заботы о родине, ни истинной любви к ней. Все скудны разумом и неблагочестивы.
Мертвы, хотя как будто и живые, Живут, но в сущности мертвы.Между тем наша коляска на полном ходу неслась в Казвин.
— Как ваше благородное имя? — обратился я к своему попутчику.
— Хаджи Гулям Риза.
Затем он осведомился обо мне, и я ответил, что меня зовут Ибрахимом.
— Из какой вы местности? — опять спросил я.
Узнав, что мой попутчик из Казвина, я очень обрадовался.
Дорога из Тегерана в Казвин очень хороша: прямая, ровная и дома по ее обеим сторонам красивы и благоустроены. Поистине, можно сказать, что это лучшая из дорог Ирана, хотя, кроме нее, по сути, других-то и нет.
Хаджи Гулям Риза называл нам одну за другой деревни и караван-сараи, которые мы проезжали. На каждом перегоне нам без задержки меняли лошадей. Одну ночь нам пришлось провести в первом встреченном на пути караван-сарае. Там было приготовлено все необходимое для отдыха путешественников. К нашему прибытию уже кипел самовар, мы напились чаю, поговорили со слугами о том, о сем, а после утреннего намаза заложили лошадей и снова тронулись в путь.
Приближалось время вечернего намаза, когда мы въехали в Казвин. Я попросил совета у хаджи, в каком караван-сарае нам лучше остановиться.
— При въезде в город есть гостиница. Это место вам понравится и вполне подойдет, — сказал он. — Если остановитесь там, вам будет спокойно.
Мы подъехали, и я убедился, что это и вправду хорошее место. Комнат было много. Нам предложили одну из них за два крана в сутки, и я счел, что это дешево. В комнате стояли кровать, стол, кресла и другие необходимые вещи, были и постельные принадлежности. Мы попрощались с хаджи, и он ушел. Слуга принес самовар и спросил:
— Что будете кушать на ужин — челав или плов?