Дневник. Продолжение

Загвоздина Наталья Александровна

ИЗ СУМЕРЕК

о. Сергию

Руби, коль надобно, сплеча — вот шея под топор. Не носишь платье палача, землица под тобой не загорится – ведь сама устроила беду... Но без головушки недуг горазд нарисовать и пострашнее... Дети мы Единого Судьи. Позволь же с головой уйти, коль в сумерках нет тьмы, надеюсь... Маленький сюжет, большие слёзы – наш неровный путь: рывок в са- жень и

лабиринты сна...

6 и ю л я

В МОСКВЕ

Москва на новый лад. Ковровые дорожки петуньи. Был табак душистый во дворах когда-то... Старины милее дух, дороже ушедшее... Оно умеет вытворять такие чудеса, что бьётся горячее сердечко под мотив, знакомый испокон. Смотрю по сторонам на новое кочевье и слышу, и – ещё: спаси и упокой... Москва на новый лад – подрублена под корень, продута сквозняком, поставлена под смерч... Бесстыднее толпа, готовая посметь, но Агницы душа смиренна и покорна не этому, не тем... На всё иной указ и цветиков других льёт запахи оттоле... Родной пленённый дух покуда не угас, дрожит на языке – не точка, а отточье...

7 – 1 5 и ю л я

В ПАРИЖЕ

...Где плывёт Сен-Луи по столетьям, но ржавая баржа уплывает вперёд, где в апреле сто лет подают подоспевшую спаржу, за желёзки берёт допотопный шансон (что Монтан? – отправляйся подаль- ше — это зреет нутро) — затаился Paris... без навязчивой фальши самозваных утроб.

15 и ю л я

СЕРЁДКИНО

Называться Серёдкино – быть навсегда посреди. Между этим и тем, дальним небом и ближней землёй. В окруженьи всего, что родному дыханью сродни, что никем не берётся и не выдаётся взаём. Это мамино детство, далёкое, дальше звезды над уснувшим селом, где у речки цвели по весне голубые подснежники... Ведь – до ближайшей – езды тыща лет... Где Она и Она, несчастливых нас нет. Жизнь земную пройдя до полуночи, дальше черты половинной, увидеть из сумерек свет нам бы только... Полночного леса черны очертанья... Серёдкино. Мамин рассвет.

16 и ю л я

ИЮЛЬСКИЕ ЦВЕТЫ

Ван Гог. Подсолнухи

Г. Д.

1

Почти подсолнухи... Нисколько не Прованс. Ван Гог в земле. Земля горит, сгорая. Не думаю, что кто-нибудь про нас припомнит ненавязчиво, коря и изнемогая в засухе, жару... Здесь выжжены подсолнечника лица... . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . На зимнем замерзающем пару горячее предстанет небылицей.

2

Почти подсолнухи в стеклянной банке – дом на краешке... Июль снимает жатву. Крадущегося марева хитон окутывает жизнь... Живущим – жарко. Завив и расправляя лепестки, любезны глазу жёлтые соцветья. За окнами, наверное, пески Сахары

и Аравии... Со свету сживает зной. До августа за так не дотянуться. Всяк вступает в сроки. И где-то за июлем, на задах, стоит... зима... невидимая... в строку.

22 и ю л я

В. К.

Братец Виктор, что б ни было – вверх! Проволок и оглядки не люби, чтобы вечер не вверг в несвободу... В окладе — невечернего Свет. С ним не страшно, но больно. Не Бывающий сверх отпускает на Волю.

22 и ю л я

В. БРАЙНИНУ-ПАССЕКУ. ЛАСТОЧКА

К нежной варварской речи впритык оказавшись, подвинулись недра. Рокот гравия рифмы притих — притихает... Душе – не до метра. Испытующий точный размер тут не нужен – иное в почёте, если голой утробой прочтёте и подробно смолчите про что-то. Жизнь, которая здесь и везде, — то чужбина, то родина-мама. Безотцовщине Глобуса мало. На соломке не тесно в гнезде под присмотром Создателя. Плачу над строкой, как в учебнике, как в тайне жизни, кончины на плахе, и несу неразменную плату, грубой нитью вошедшую в ткань.

24 и ю л я

ЖАРА. ПРОДОЛЖЕНИЕ

1 73

Парные молочные дни. Вскипает вода в водоёме. Застопорен тракт, и «дневник» лежит без движения... В доме, что в коме, ни звука, ни глаз, смотрящих в открытое небо... И сколько б ни жали на газ, всё медленно, призрачно, немо. Творящего спрятан ответ от нас, «семерых одолевших», как в сказке... Но чудно отверст путь узкий по краешку лезвий.

2

Облегчения просит вся тварь с Высоты, не чураясь и малым. Не на шутку крепчает отвар разнотравья июльского. Мамы нет четвёртое лето. В тени тридцать пять. У России забота — тянет лямку. За ленту тяни — развяжи, иль сгорим за забором раскалённых, как уголья, дней — знать, июль обнесён без зазора... . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . На небесном открывшемся дне ни следа мирового разора.

24, 25 и ю л я

ЗАСУХА, или СОН ПЕРЕБЕЖЧИКА

Океанский размах! – ты бы точно «его укротил», засыпая в глуши, посреди переделкинской мути... У просевших озёр, отмелевшей реки, у кропил освящённых – живою водою кому-то исцеляют души отмиранье, невидное там, где залейся – воды не убавится в самое пекло... Перебежчика сон, точно обморок, топь, дурнота — к пробужденью не ключ – на листе зарифмованы бегло... Это сон или смерть? Знает Пастырь, но медлит назвать. Не иссякла вода без возврата в последнем колодце. Без движенья лежишь – не поднять – ни вперёд, ни назад. Лишь в закрытых глазах что-то чуть продолжает колоться...