Дневник. Том 1.

де Гонкур Эдмон

можно назвать литературными пируэтами, — вещь самая неу

местная и утомительная в исторических работах.

На набережной Ювелиров прочел вывеску: «Фабрика рели

гиозных товаров». Просто прелесть!

12 мая.

Сегодня одна газетка почтила нас карикатурой. Нет ничего

более похожего на оригинал, чем удачная карикатура, — вспо

мните изображение Тьера у Домье, — и ничего менее похожего,

чем

карикатуры неудачные. Та, о которой я говорю, относится

к последним. < . . . >

14 мая.

Нынче гвоздь сезона — танцовщица Ригольбош: благодаря

фотографиям, на которых она показывает свои ноги во всех по-

246

ложениях. Это уж смахивает на литературу и иллюстрации са

мого низкого пошиба. Вот до чего опускается публика при ти

рании.

16 мая.

Блаженны те, будь то гении или глупцы, кто, поглощенный

идеей или собственной глупостью, утрачивает связь со своим

временем, не откликается на волнующие всех политические со

бытия, пропускает новости мимо ушей! Не читать газеты свой

ственно великому творцу — великому творцу или идиоту...

Это прекрасный дар. Мы по натуре враждебны идеям нашего

века и в силу этой органической и прискорбной враждебности

страдаем от их торжества. Это глупо, но мы чувствуем себя

лично задетыми крушением тронов и старых принципов, разло

жением Европы, где нет больше Европы, нет больше равнове

сия, нет больше права... Победоносные идеи внушают нам отвра

щение, а всеобщее признание, которое завоевывают наиглупей

шие взгляды, возмущает нас до глубины души.

Четверг, 17 мая.

Обедаем с Гаварни. Разговор идет о его портретах: он гово

рит, что хочет придать им больше одухотворенности, добиться

большей цельности впечатления. Фотография передает лишь

одну сторону натуры, и живописи пора устремиться к той кра

соте, которая совершенно неуловима для камеры-обскуры. < . . . >

Май.

Скука во мне и вокруг меня. Небо мне кажется серым,

вещи — бесцветными, а то немногое, что случается со мной, —

ничтожным. Даже люди, которых я вижу, представляются мне

такими же серыми, бесцветными, ничтожными. Мои друзья про

изводят на меня впечатление читанной и перечитанной скучной

книги. Я заранее знаю, что они мне скажут и как они это ска

жут. У меня, так сказать, нет аппетита к беседе с ними. Ново

сти, которые мне сообщают, могут интересовать только провин

циальный городишко. Я хотел

бы встречаться с другими

людьми, пусть тоже скучными, но по-иному, переехать куда-

нибудь, видеть перед собою другие стены, другие обои. Мне ка

жется, тогда у меня бы появилось больше вкуса к жизни.

Я испытываю желание купить в лесу Фонтенебло крестьянский

домик и перебраться туда, чтобы освежить голову и тело. Быть

может, со временем меня стали бы интересовать деревья, ого

род, колебания барометра...

247

Наш литературный путь довольно своеобразен. Мы начали с

истории и пришли к роману. Это не в обычае. И тем не менее

мы поступили вполне логично. Что кладется в основу историче

ских работ? Документы. А что служит документом для романа,

как не жизнь?

25 мая.

Нам присущ безрассудный инстинкт, влекущий нас против

течения, против деспотизма людей, обстоятельств, господствую

щих взглядов. Это роковой дар, который получают при рожде¬

нии и от которого нельзя избавиться. Есть люди, рождающиеся

ручными и готовыми служить человеку, который царствует,

идее, которая торжествует, — словом, успеху, этому ужасному

властителю умов. Таких людей большинство, и они самые счаст

ливые. Но другие рождаются мятежниками против всего, что

торжествует, они рождаются полными братского сочувствия ко

всему, что побеждено, ко всему, что подавлено объединенными

силами господствующих идей и чувств. Эти люди рождаются

с тем чувством, которое побуждает вас в возрасте семи или

восьми лет броситься с кулаками на тирана вашего класса,

точно так же как в нынешнее время заставляет вас страдать

от эпидемии глупого и наглого буржуазного либерализма, кото

рым дирижирует газета «Сьекль» *, словно торжественным хо

ром, славящим Гарибальди *. < . . . >

2 июня.

< . . . > Сидя на стуле под навесом для собранного вино

града, — возле лошади, жующей свою жвачку, против ворот, на

которых какой-то крестьянин написал мелом: «Да здравствует

Наполеон!» — я задаю себе вопрос, не убавилось ли правды на

свете из-за книгопечатания, не придал ли Гутенберг крылья

всяческому вранью. В иные дни пресса мне кажется подобной

солнцу: она ослепляет!

Любопытный памятник образованию, которое давалось при

Наполеоне. Отец Леонида сказал ему: «Надо, чтобы ты знал

латынь. Зная латынь, можно объясниться, где хочешь. Надо,

чтобы ты умел играть на скрипке. Если попадешь в плен, она