Дневник. Том 1.

де Гонкур Эдмон

стьянкой с черными от домашней работы ногтями.

Вся его жизнь, все присущие ему, как любому человеку, ил

люзии и надежды зиждутся на сыне-школьнике, краснощеком

карапузе с тягучим голосом. В том, как родители балуют детей,

есть что-то невыразимо глупое — что-то от животного обожа

ния, которым кормящая мать окружает своего младенца. Тира

ническим выходкам этого мальчишки не подыщешь названия.

Ему все прощается, его за все ласкают. Зная это,

он позволяет

себе непрестанно дерзить отцу, и со временем станет, ко

нечно, главной персоной в доме. Я никогда не видел, чтобы так

попирали, так оскорбляли отцовское достоинство. Я страдаю от

всего этого и с трудом сдерживаю возмущение.

Сегодня утром мальчишка устроил отцу отвратительную

сцену по поводу пары новых ботинок, которые он называет

опорками. Он грозил изрезать их перочинным ножом в кол

леже, кричал, что никогда не наденет их; а бедняга отец, тщетно

244

пытаясь его утихомирить, отвечал: «Никогда? Да знаешь ли

ты, сынок, что господин Мартиньяк умер из-за этого слова?»

Наконец мы заключаем новые договоры с нашими ферме

рами, которые играют при этом обычную комедию «Синий чу

лок» * немногим хуже, чем Левассер. А Коллардез из кожи вон

лезет, составляя по всем правилам нотариальный акт.

15 апреля.

Беседуя с этим умнейшим и обаятельным человеком, мы

прохаживаемся взад и вперед по зеленой аллее его сада, прямой

как стрела, мы философствуем об оборотной стороне самого

завидного благополучия и о том, как некий червь гложет самых

положительных людей, вроде того миллионера, папаши Лабия,

который говорил, что у него есть все: состояние, здоровье, сча

стье в семейной жизни, — но однажды, в порыве откровенности,

признался Коллардезу, что одно обстоятельство отравило ему

жизнь: ему так и не удалось стать заместителем судьи в Баре-

на-Обе.

Разговор переходит с одного на другое. Мы толкуем о том,

что провинция мертва. Революция призвала в Париж всех спо

собных людей. Все стекается в Париж — и фрукты, и умные

головы. Скоро он станет огромным, всепоглощающим городом,

чем-то вроде города-полипа, подобно Риму времен Аврелиана.

Мы возвращаемся к провинции, и он набрасывает нам порт

реты прихлебателей, характерных для прежней провинциаль

ной жизни, пантагрюэлевские фигуры людей, всегда готовых

выпить, подобно одному из наших предков, папаше Диезу,

вечно поджидавшему

на своей лавочке любителей промочить

горло, которым он мог бы составить компанию. А их достойные

спутницы жизни, которые прикладывались к бутылке в по

гребе, откуда поднимались, спотыкаясь, а иной раз и с синяком

под глазом! А славные обыватели, которые умирали от апоплек

сического удара, изрядно хлебнув у себя в саду, на июньском

солнце! Таких типов уже больше нет, они не оставили наслед

ников, если не считать того нотариуса, которого кондрашка хва

тил за столом. Crepuit medius 1, в прямом смысле слова: он лоп

нул, не выходя из-за стола, после ужина, продолжавшегося до

восьми часов утра в двух лье отсюда, в Дайекуре.

Но вот он переворачивает засаленную страницу воспомина

ний и показывает нам то, с чем сталкивается каждый день, то,

1 Разверзлось чрево его (буквально: лопнул посредине) — ( лат. ) *.

245

что видит вокруг себя,— омерзительные пороки, процветающие

в селении — Кровосмешение, Содомию, Лихоимство, непримири

мую Ненависть, тайную Месть, глухую Зависть и злодеяния,

подобные тому, которое совершил во время холерной эпидемии

один врач, своими руками, под покровом ночи, отравивший

рыбу в пруду своего тестя, чтобы вызвать у него колики и пред

расположить его к заболеванию.

За обедом мы замечаем, что тарелки снизу помечены крас

ным воском, — чтобы их было легко отличить: их одалживают

кюре, когда приезжает епископ.

После обеда мы не спеша прогуливаемся по селению, вдоль

речушки. Возле моста десятка полтора молодых парней играют

в кегли. Стоит хорошая погода, и в спускающихся к воде сади

ках, где никого не видно и не слышно, на траве и в листве де

ревьев играют солнечные блики. < . . . >

20 апреля.

Просвещенный и действительно разумный человек не дол

жен быть даже атеистом, не должен исповедовать даже эту от¬

рицательную религию.

9 мая.

Лескюр принес нам своих «Любовниц регента». Ничто так

не помогает увидеть недостатки собственного стиля, как опусы

ученика. Эта книга нам раскрыла глаза, в ней, как в зеркале,

отразилось все дурное, что было в наших прошлых книгах: из

лишние умствования, стремление к документальной точности,

которой придается чрезмерное значение, — словом, то, что