Дневник. Том 1.
Шрифт:
так, словно комнаты декорировал Арсен Уссэ в сотрудничестве
с уличной девкой. Стол уставлен безделушками из фарфора и
стекла, которые Уссэ ввел в моду. Словом, во всем виден бур
жуа, который восстает против самого себя и тянется к стилю
рококо.
Мы садимся за стол, и начинается оживленная беседа. Пер
вым под перекрестный огонь попадает Понсар. Кто-то произно
сит тоном Прюдома:
— Господин Жозеф Понсар, ученик Сент-Омера
пира *, шутит с Титанией!
— Ты никогда не видел Понсара? Представь себе подгуляв
шего жандарма.
— Ты можешь быть доволен собой, — обращается Сен-Вик-
тор к Готье, — ты его доконал.
— А как же иначе! И потом, ведь им воспользовались, чтобы
нанести удар по Гюго, — отвечает Готье. — Да, это ослиная че
люсть, которой сокрушили Гюго.
Потом стали обсуждать возможность создать настоящую ли
тературную феерию.
— Есть человек, — сказал Флобер, — который внушает мне
еще большее отвращение, чем Понсар. Это Фейе, молодчик
Фейе. Этот молодой человек — кастрат! — крикнул он громовым
голосом.
— Каков мужчина! — сказал Готье о Флобере.
— Октав Фейе, или театр Луи Эно!
— Я трижды прочел его «Бедного молодого человека»... Вы
17*
259
представить себе не можете, что это такое: он получает десять
тысяч франков жалованья! А знаете, из чего видно, что этот
молодой человек прекрасно воспитан? Он умеет ездить
верхом!
— Да, и потом, во всех его пьесах действуют молодые люди,
у которых есть альбомы и которые рисуют пейзажи!
— А знаете ли вы, что значило для молодого человека быть
богатым лет двадцать тому назад? Читайте Поля де Кока:
«Шарль был богат, он имел шесть тысяч ливров годового до¬
хода, каждый день за ужином ел куропатку с трюфелями, со¬
держал хористку...» И так оно и было!
Тут Клоден принялся имитировать Жиль-Переса в «Мими
Бамбош» *. В сущности, юмор этого комика — развлечение для
каторжников, та же балаганщина, но высшего толка! И вы
представляете себе, какое впечатление должны производить его
ухватки на известного пошиба щеголей, молодых людей с про¬
бором? Они перенимают их и рисуются ими!
— Я прочел одну гнусную книжонку! — раздается голос
Флобера. — Вы читали?
— Что?
— «Жизнь императрицы» Кастиля.
— Черт возьми! И этот человек восхвалял когда-то Робе
спьера!..
— Подлец! — произносит Готье. — Но ради чего он подли
чает?
— Гм... Это дает ему двенадцать тысяч франков в год.
— Он принес мне роман, который я отверг. Тогда он
слал мне письмо, давая понять, что не потребует гонорара. По-
видимому, это был блеф — ему нужно было только, чтобы в га
зетах появилось сообщение, что книга готовится к печати, —
сказал Шарль Эдмон и добавил: — А вообще он человек солид
ный, сдержанный, никогда не выходит из себя, очень хорошо
говорит и еще лучше владеет шпагой. Я видел его в сорок вось
мом на улице Шаронн с целой толпой вооруженных людей. Уве
ряю вас, нам не легко было справиться с ним. Он пользовался
большим влиянием, пожалуй, даже б ольшим, чем Бланки.
— А знаете, что мне однажды сказал Пеллетан? Я спросил
его: «Почему ты всегда говоришь — я был с ним на ты, — по
чему ты всегда говоришь только о политике, но не о литера
туре?» Он мне ответил с улыбкой, которая ему так шла, по
тому что он был молод и красив, не то что теперь, когда он
похож на Мефистофеля: «Всегда надо взывать к ненависти —
тебя наверняка услышат». Тогда я ему сказал: «Если я когда-
260
нибудь хоть на два часа приду к власти, я отправлю тебя на
гильотину».
— Но у вас не было этих двух часов!
Тут подают шампанское двадцатидвухлетней выдержки, и
разговор переходит на знаменитых женщин, погибших во время
революции,— своего рода эксгумация трупов на кладбище
св. Магдалины.
Непонятно каким образом из упоминания об эшафоте Дю-
барри рождается спор об античном искусстве, и Сен-Виктор
приходит в неистовую ярость, уязвленный словами Готье: «Фи
дий — художник времен упадка». Потом разгорается бой из-за
Флаксмана, которого одни объявляют бездарностью, другие —
каллиграфом, а еще кто-то — «достойным уважения как зачи
натель», своего рода Швейцарским Робинзоном * в первона
чальном познании античного искусства.
Выходя из-за стола, Сен-Виктор говорит: «А знаете, ведь
сегодня годовщина Варфоломеевской ночи?» — «Вольтера бро
сило бы в жар при одном упоминании о ней», — замечаем мы.
«Без всякого сомнения!» — кричит Флобер. И вот Флобер и
Сен-Виктор объявляют его искренним апостолом, а мы встаем
на дыбы и оспариваем это со всей силой наших убежде
ний. Слышатся возгласы, крики: «Как могло вам прийти в
голову...» — «Мученик! Изгнанник!» — «И какая популяр
ность!» — «Он вовсе не был популярен! Это Бомарше сделал его