Дневник. Том 1.

де Гонкур Эдмон

когда с ним не виделся, но он встретил меня как знакомого.

474

Я рассказал ему о моем романе и заметил, что об истерии он

слушал с отвращением.

Затем вдруг, внезапно, как это бывает в снах, я забыл, зачем

пришел, и стал говорить с ним о его делах и расспрашивать о

ого замыслах. В моем сне он был глухим, я был вынужден кри

чать ему в уши, а он говорил тихо, как говорят глухие, так

тихо, что я почти не слышал его ответов. Я спросил,

будут ли

завершены его военные романы. Он отрицательно покачал голо

вой: «Нет, нет... Ах, хитрец, я ведь вижу, куда вы гнете!» И я

понял, что он говорит о борделях на Венсенской дороге. «Ну

что ж, я их видел, но только видел... Только видел...» — повто

рял он печально.

Дальше — пробел, как в текстах Петрония. Затем он сказал:

«Ах, какая жалость! На днях Гейне, знаменитый Гейне, могу

чий Гейне, великий Гейне, заходил ко мне. Он хотел войти, не

приказав доложить о себе. Я, знаете ли, не для первого встреч

ного. Но когда я узнал, что это он, я посвятил ему весь свой

день... Если б я знал ваш адрес, я сообщил бы вам... Ах, как до

садно, что у меня не было вашего адреса!» *

30 сентября.

<...> Китайское и, особенно, японское искусство, которые

буржуа воспринимает как искусство неправдоподобного вы

мысла, почерпнуты в самой природе. Все, что создано этими ху

дожниками, заимствовано из наблюдения. Они изображают то,

что видят: необыкновенные краски неба, полосатый узор гриба,

прозрачность медузы. Их искусство, как и готическое, подра

жает природе.

В сущности, не будет парадоксальным утверждать, что и

японский альбом, и картина Ватто порождены глубоким изуче

нием природы. Совсем иное — у греков: их искусство — исклю

чая скульптуру — это подделка и вымысел. Их последнее сло

во — арабеска, витая чудовищность, изящная геометрия. < . . . >

Есть три вещи, управляющие человеческими поступками.

Вот они, в порядке возрастания их власти: любовь, корысть,

тщеславие. <...>

2 октября.

В пассаже Миреса разглядываю кружевной веер, с голуб

ками, клюющими тюльпаны на его паутинке, с перламутровой

ручкой, легкой, как кружево.

Этот веер вдруг открыл мне способ написать роман, замысел

475

которого давно уже мучает меня, — роман о благовоспитанной

любви благовоспитанной женщины. Глядя на этот веер, я поду

мал, что хорошо бы собрать коллекцию всех предметов, служа

щих выражением изящества в области ума, чувства, быта в

наши

дни, а когда коллекция будет готова, расположиться для

работы над романом среди этих отборных, изысканных реа

лий. < . . . >

Теперь, когда аристократия — это всего лишь хамы, выжиги,

лионские мануфактурщики, ставшие миллионерами, люди, раз

богатевшие с помощью биржи, — вещи уже не должны больше

обладать тонкостью, изяществом, изысканностью: им нужно

лишь иметь богатый вид и дорого стоить. Мерзкая пища в на

ших ресторанах — очевидное тому доказательство.

8 октября, замок Круасси.

Современная аристократия — это деньги. И вот случай, ха

рактерный и примечательный для этой новой знати.

Молодой сын банкира Андре, живущего в Рантиньи, непода

леку отсюда, от нечего делать, ради мундира, стал военным. Он

был лейтенантом, имеющим трех денщиков, лейтенантом, офи

церы которого ссорились за право присутствовать на его ужи

нах, лейтенантом, чье имя придавало блеск полку. Но в често

любивом стремлении носить мундир и быть приглашенным ко

двору лейтенант разведчиков не учитывал серьезности и опас

ности своего звания: он не подумал о войне. Поэтому, когда

разразилась война с Италией, ему пришлось худо. Он полагал,

что обладатель ста пятидесяти тысяч ливров ренты, а в буду

щем — миллиона, не должен подвергаться опасности быть уби

тым, словно какой-нибудь нищий. Он был безутешен, страшился

за капитал, воплощенный в его особе, за судьбу миллионов,

представленных его шкурой. Его отец и мачеха держались та

ких же взглядов, поставили себя в смешное и нелепое положе

ние своими трусливыми ходатайствами и просьбами не посы

лать его в Италию. К счастью, его полк не попал на фронт;

и сразу после Виллафранкского договора * этот лейтенант-капи-

талист поторопился подать в отставку. Вот каковы новые дво

ряне — придворные Ротшильда.

12 октября.

Сегодня мы читаем несколько глав нашей «Жермини Ла-

серте».

Когда мы доходим до того места, где она рассказывает, как

476

приехала в Париж вся покрытая вшами *, Шарпантье говорит

нам, что, дабы не оскорбить публику, придется заменить вшей

«насекомыми». Что же это за властелин, эта публика, от кото

рой нужно всегда скрывать грубую правду! Какая же она же

манница, если от нее нужно скрывать вшивость бедняков? Ка

кое право имеет требовать, чтобы роман лгал ей и затушевы