Дневник. Том 1.
Шрифт:
гом. Весь театр вместе с нами верит в огромный успех, все по
вторяют такую фразу: «Уже двадцать лет во Французском те
атре не было такой хорошей постановки и такой игры!»
Мы больше не ходим, не сидим спокойно. Все тело — как
в лихорадке, мы беспрерывно двигаем руками, у нас потреб
ность делать жесты. Такое состояние, как бывает у женщин:
при малейшем волнении на глаза навертываются слезы; почти
болезненная нервозность от радости.
гары подряд. Все кажется недостаточным.
5 декабря.
Ночью хорошо спали. С утра завозим свои карточки крити
кам, заезжаем к Рокплану.
Он завтракает. Весь в красном, на ногах мокасины — выши
тые сапоги; похож не то на палача, не то на оджибуэя *. Гово
рит, что люди нашей профессии должны бороться с нервным
517
напряжением, что вот он только что съел два бифштекса, что
есть способ массировать себе желудок, ускорять пищеварение.
И когда мы делаем ему комплименты по поводу его здоровья, он
отвечает: «Ох, у всех что-нибудь да не в порядке... У меня тоже
есть свое больное место. По утрам я беспрерывно отхарки
ваюсь, это очищает мне горло на целый день...»
Оттуда мы едем навестить старого папашу Жанена; он те
перь уже не покидает своего швейцарского домика: подагра
превратила его в театрального критика, не выходящего из своей
комнаты. Он сказал мне, что его жена как раз одевается, чтобы
ехать в театр — смотреть нашу пьесу. Невольно, несмотря на
свирепый разнос «Литераторов», мы вспоминаем наш первый
визит к нему, когда он написал свою первую статью.
Наконец время подходит к обеду. Мы едем к Биньону и там
съедаем и выпиваем на двадцать шесть франков, как люди, у
которых впереди сто представлений их пьесы. Никакой тре
воги. Полная безмятежность и свобода мысли; уверенность в
том, что даже если публике и не совсем понравится наша пьеса,
то играют ее все-таки замечательно и игра актеров все равно
обеспечит ей успех. Просим принести нам «Антракт» *, читаем
и перечитываем фамилии наших актеров. Потом курим сигары,
чувствуя вокруг себя этот Париж, где наши имена уже на устах
у многих, а завтра зазвучат повсюду; мы как бы вдыхаем пер
вый угар шумного успеха! Сцена! А на сцене мы! И мы вспо
минаем, как на ночном столике грошовых актрис мы иногда за
мечали кусочек бумаги с коротенькой ролью, и сердце у нас тре
петало.
Приезжаем в театр. Вокруг, кажется, довольно оживленно,
много движения. Мы, как победители, поднимаемся
стнице, по которой столько раз поднимались в смертельной тре
воге, вызванной самыми различными причинами. Днем мы
твердо решили: если к концу пьесы увидим, что восторг пуб
лики заходит слишком далеко, мы быстро улизнем, чтобы нас
с триумфом не потащили на сцену.
Девять часов. В табачной лавочке слышу, как рассказывают
какому-то актеру, что «Горация и Лидию» * освистали. Горят
уши. Пальто совсем лишнее.
Коридоры театра полны народа. Все разговаривают, как
будто в большом волнении. Мы ловим на лету слухи о том, что
вокруг пьесы начинается шум. «Такая очередь за билетами, —
сломали барьеры!» В фойе входит Гишар в костюме римлянина,
довольно обескураженный: его освистали в «Горации и Лидии».
В воздухе понемногу начинает пахнуть грозой. Мы спуска-
518
емся, заговариваем с нашими актерами. Гот, с какой-то стран
ной улыбкой, говорит нам о зрителях: «Они не очень-то ласко
вые!»
Мы подходим к дыре в занавесе, пытаемся разглядеть зал,
но видим только какое-то сияние, ярко освещенную толпу.
И вдруг слышим, что заиграла музыка. Поднятие занавеса, три
удара, возвещающих начало, — все эти торжественные моменты,
которых мы так ждали, прошли для нас совершенно незамечен
ными.
И мы изумлены, слыша чей-то свист *, затем еще и еще,
слыша бурю криков и отвечающий им ураган «браво».
Стоим в уголке за кулисами, среди масок *, прислонившись
к какой-то стойке. Я машинально смотрю на рукав, на голубой
шелковый рукав какой-то женщины в маскарадном костюме.
Мне кажется, что статисты, проходя мимо, глядят на нас с жа
лостью. А свистки продолжаются, потом раздаются аплоди
сменты.
Занавес опускается, мы выходим на воздух без пальто. Нам
жарко. Начинается второй акт. Свистки возобновляются с бе
шеной силой, кто-то подражает крикам животных, кто-то пере
дразнивает актеров. Освистывают все, вплоть до молчания
г-жи Плесси. И битва продолжается: с одной стороны — актеры
и масса публики в оркестре и в ложах, которая аплодирует, а
с другой — партер * и вся галерка, которая, крича, прерывая
актеров руганью, дурацкими шутками, старается добиться того,
чтобы опустили занавес.
«Да, немного шумно», — несколько раз говорит нам Гот. Тем
временем мы остаемся здесь, прислонившись к стойке, и все это