Дневник. Том 1.
Шрифт:
О, конечно, в этом все дело!
И так она болтала больше часа, без всякой логики, с вы
ражением лица, совсем не соответствовавшим тому, что она го
ворила, бойко перескакивая с одной мысли на другую, мешая
самые разнообразные поверхностные чувства светской жен
щины с верой в хиромантию и в вертящиеся столы, с суеве
риями, присущими кокотке.
23 июля.
Теперь появилось множество хоров * и хористов. Пиво и
зыка — два ужасных предмета немецкого экспорта, от которых
Франция тупеет. Мужчины в сюртуках, одетые, как разряжен
ные мастеровые, словно возвращаются с похорон Мейербера на
Монпарнасском кладбище. Все это похоже на оперу в исполне
нии минзингов, на какие-то академии проходимцев. Я как
будто переношусь на праздник времен сорок восьмого года или
вижу Францию через сто лет, и наш народ с его излюбленными
аксессуарами — со знаменем, сделанным из хоругви, и с чем-то
вроде орденской ленточки в петлице. Для меня в этих хорах
есть что-то пугающее, какая-то угроза: это Июньские дни му
зыки.
За табльдотом судейские весело болтают о вещах, относя
щихся к их профессии. Я словно слышу, как палач точит свое
лезвие. < . . . >
504
В романе, таком, как мы его понимаем, точное описание ве
щей и мест не служит самоцелью. Оно — только способ перене
сти читателя в некую среду, подходящую для душевного состоя
ния, которое должно быть вызвано этими вещами и этим ме
стом. < . . . >
Париж, август.
Все наблюдатели грустны. Вполне понятно: они видят, как
живут другие и как живут они сами. В жизни они не актеры,
а свидетели. Они никогда не берут из окружающего ничего та
кого, что их опьяняло бы. Их нормальное состояние — мелан
холическая безмятежность.
Сен-Гратьен, 7 августа.
Принцесса, которая написала нам, что при чтении «Жер-
мини» ее стошнило, отзывает нас в сторонку. Она хочет знать,
хочет понять, ее бесконечно интригует, как это возможно, чтобы
такие люди, как мы, писали подобные книги. Она клянется
всеми святыми, — эта служанка нисколько ее не интересует, но,
читая нашу книгу, она возмущается тем, что сама она обречена
любить точно таким же образом, как и эти несчастные.
Среда, 16 августа.
К завтраку приезжают супруги Бенедетти и врач принца
Жерома, недавно срезавший принцессе маленькую бородавку на
веке. Беседуем о здоровье; кто-то делает принцессе комплимент
по поводу того, что она всегда хорошо себя
говорит на это: «О да, правда, я никогда ничем не болела, кроме
скарлатины. Я ничего не знаю, ни пиявок, ни компрессов. Знаю
только касторовое масло и пюльнскую воду».
В омнибусе, который довозит нас до Саннуа, мы обсуждаем
проведенные здесь три дня. Мы говорим о принцессе. Нам ка
жется, что людей такого высокого ранга судят слишком строго
и что представительницы буржуазии редко ведут себя с такой
простотой и любезностью. Мы вспоминаем, что принцесса вни
мательнее к людям, которых она приглашает к себе, и более
тонко разбирается в них, чем почти все знакомые нам светские
женщины. Мы говорим о свободе ее обращения, о ее внимании
к каждому, о ее очаровательных резкостях, о ее страстной, яр
кой речи, о ее артистическом откровенном языке, о том, как она
рубит сплеча, о ее мужественности и вместе с тем о ее милых
женских черточках, об этом сочетании недостатков и досто
инств, носящих печать нашего времени, таких новых и неожи-
505
данных в представительнице царствующей фамилии и превра
щающих ее в любопытный тип принцессы XIX века: что-то
вроде Маргариты Наваррской, воплотившейся в родственнице
Наполеона.
Бывают авторы такие же антипатичные, как люди. Когда
вы их читаете, они не нравятся вам так, как будто вы их ви
дите. <...>
Пятница, 18 августа.
Мы изумлены тем, что газеты и некоторые люди говорят о
нашем ордене * и удивляются, почему мы его не носим. Черт
возьми, они заставляют нас подумать об этом: мне кажется, что
с самого основания ордена Почетного легиона не было людей,
менее нас подходящих для его получения.
19 августа.
Мы чувствуем какой-то страх за свою пьесу, которая уже
наверняка будет поставлена; опасения и тревога слегка отрав
ляют нам радость; она немного тускнеет из-за быстроты, с ка
кой наступают события, — мы больше хотели бы, чтобы они
маячили на горизонте.
29 августа.
После обеда, не вставая из-за стола, мы говорим друг с дру
гом о себе.
Во мне течет лимфа XIX века — мыслительной, чисто ду
ховной жизни. И может быть, я оказался бы в среде, более соот
ветствующей моей натуре, живи я в другой век, например в
Германии XVI столетия, где ценились сила, телесные каче
ства, — я бы ел мясо вепря, пил, целовался. Где-то глубоко во