Дневник. Том 1.
Шрифт:
мне сидит свинья, которой, мне кажется, не пришлось получить
развития.
У меня другие стремления, чем у второго из нас. Если бы
он не был тем, чем стал, он тяготел бы к семейной жизни, к
буржуазному идеалу, мечтал бы соединить свою судьбу с сен
тиментальной женщиной. Я — чувственный меланхолик, а он —
страстный и нежный меланхолик.
Я ощущаю в себе черты аббата XVIII века и вместе с тем
некоторые черточки предательской иронии, свойственной
итальянскому XVI
жестокости, физической боли, и разве что ум у меня может
злобствовать.
506
Эдмон же, напротив, почти добродушен. Он родился в Ло
тарингии, у него германская душа, — мы впервые додумались
до этого. Я же парижский латинянин.
Эдмон легко может представить себя военным какого-нибудь
другого века; он чувствует в себе лотарингскую кровь, не прочь
подраться и любит помечтать. Я же скорее занимался бы де
лами капитула, дипломатией городских коммун и весьма гор
дился бы тем, что умею провести мужчин и женщин, — для соб
ственного удовольствия, чтобы иронически полюбоваться этим
зрелищем. Неужели сама природа предопределяет судьбу стар
шего и младшего, как раньше ее предопределяло общество?
Странная вещь! У нас в конце концов совершенно разные
темпераменты, вкусы, характеры — и совершенно одинаковые
мысли, одинаковые оценки, симпатии и антипатии к людям,
одинаковая интеллектуальная оптика. У обоих мозг видит оди
наково, одними и теми же глазами *.
31 августа.
<...> Роман, который мы теперь пишем *, это история, пе
релистывающая людей.
Все идет к уничтожению неожиданного, к уничтожению пре
лести случайного, в обществе, в архитектуре, в пейзаже. <...>
Мы оба довольно хорошо дополняем друг друга: Эдмон это
страсть, Жюль — воля.
1 сентября.
У нас завтракает Гот. Этот актер пришел в театр из хоро
шего общества, он учился в коллеже; вид у него такой, как
будто он приехал из деревни, лицо веселое, как у деревенского
священника и хитрого сельского жителя. У него веселость санг
виника, улыбка широкая, открытая, общительная, доброжела
тельная.
В нем чувствуется человек, который видит, наблюдает, сле
дит за различными типами, зарисовывает силуэты. Он говорит,
что, не умея рисовать, очень хорошо набрасывает на бумаге
движения какого-нибудь персонажа, когда обдумывает свои
роли. Мы заводим речь о таинственной кристаллизации роли в
голове актера, и тут он говорит, что вначале
ходя из авторского замысла, стараясь усвоить его полностью.
Вот почему он никогда не работает уверенно, если автора
пьесы уже нет в живых: для него роль умирает вместе с авто-
507
ром. Он должен слышать, как автор читает роль и объясняет
ее по-своему. А потом, говорит он, если ему удается сочетать
замысел автора с каким-нибудь живым типом, который он на
блюдал, то дело сделано, его персонаж создан. Например, когда
он играл Жибуайе, — а это как раз подходящий для него тип,
он очень обогатил все его движения и язык, — живым образ
цом ему служил Жан Масе, еще до того, как тот остепенился.
Когда я упомянул имя Плесси, он изобразил нам ее как на
стоящую Гаргамель: *
— Она может съесть целого индюка. После представления
ее охватывает лень, креольская истома. Вдруг ее глаза начи
нают блестеть, у нее текут слюнки, и она восклицает: «Ах, с
каким удовольствием я сейчас поела бы говядины с соусом на
прованском масле!»
Ну, конечно, у вас будут трудные репетиции, по три часа
подряд! Но, видите ли, это необходимо. Вот остроумное выра
жение мадемуазель Марс во время бесконечной репетиции:
«Мне это надоело не меньше, чем всем вам, но роль у меня еще
недостаточно свободно изрыгается!» *
Как все люди с современным и живым талантом, он любит
прислушиваться к разговорам на улице, на империалах омни
бусов. И он передает нам разговор двух рабочих. Младший вы
говаривал старшему: «Ведь она тебя ни в грош не ставила, эта
женщина!» — «Я любил ее». — «Так она же ночевала с поли
цейским в меблированных комнатах!» — «Я это знал!.. Эта
женщина, видишь ли... я мог бы съесть ее послед!»
Вместе с Готом мы во Французском театре ждем Тьерри, ко
торый пошел прочесть нашу пьесу г-же Плесси и попытаться
убедить ее, чтобы она впервые сыграла роль матери. С нами
этот бедняга Гийяр, по обязанности меланхолически читающий
разную белиберду, предлагаемую авторами-неудачниками, так
что, начитавшись всяких трагедий, он каждую ночь видит во
сне, будто его семья голодает. Случаются разные истории: так,
один несчастный написал из больницы Милосердия, что у него
под подушкой пистолет и что, если пьеса его не будет принята,
он застрелится, — так он и сделал... Гот сравнивает Ампи, пяля