Дневник. Том 1.

де Гонкур Эдмон

пать?

601

В нашей первой книге, «В 18...», есть описание камина с

японскими безделушками, — из-за него мы имели честь сойти

за каких-то нелепых безумцев и людей без вкуса, а Эдмон

Тексье даже требовал, чтобы нас посадили в сумасшедший дом.

Но обратимся к еще более ранним временам, к далеким се

мейным воспоминаниям. Старший из нас был в то время четыр

надцатилетним мальчиком, и у нас в провинции была толстая

старая тетушка, у которой были такие

легкие кости, что при

всем своем огромном объеме она ничего не весила. Эта толстуха

нас обожала. И знаете, из-за чего произошла наша единствен

ная ссора с ней? Для нее китайцы — это был народ, существовав

ший только в качестве изображений на ширмах; так как она

видела их исключительно на обоях, она вообразила, что это

просто забавная выдумка. Нас учили в коллеже, что они изоб

рели компас, порох, книгопечатание, и мы рассказали все это

тетушке, чтобы поднять их престиж, — но она упорствовала в

своем презрении. «Вот, передай своим китайцам!» — сказала

она наконец, сопровождая свои слова звуком, которого но

стеснялись в доброе старое время. Наша тетушка принадле

жала к этому времени...

Ноябрь.

Когда живешь на горизонте Парижа, создается впечатление,

что ты воспарил над мелкой славой бульваров. Начинаешь пре

зирать ее, появляется чувство собственного превосходства.

Крепнет воля создавать произведения для себя. На отдалении

мелкие события и людишки литературной среды становятся

на свое место. Только в глубине души немного боишься, как бы

эта мирная жизнь на лоне природы не притупила в тебе

остроту чувств, необходимую литераторам, и лихорадочное

стремление творить.

2 ноября.

<...> Женщина, когда она — шедевр, это лучшее произве

дение искусства.

Энгр в своем манифесте * говорит, что художнику доста

точно недели, чтобы научиться писать: да, писать так, как он...

И мы находим, что это еще слишком долго!

28 ноября.

<...> Есть вещи, которых никто не видит. С тех пор как

в Италии существуют зеленые дубы и художники, от Пуссена

602

до Фландрена-брата, — ибо одного Фландрена оказалось недо

статочно, было два Фландрена, — ни один художник не заме

тил, что в Италии растет это дерево, такое типичное и харак

терное для ее пейзажа. Ни один ученик в Риме, ни один пейза

жист, премированный

поездкой в Рим, не увидел его и не на

писал; интереснее всего то, что в самой ограде Виллы Медичи

имеется великолепный дубовый bosco! 1 <...>

1 декабря.

<...> Мы, в особенности один из нас, были довольно не

справедливы к таланту г-жи Санд. Мы прочли двадцать томов

«Истории моей жизни». Среди мусора прибыльного издания

встречаются восхитительные картины, бесценные сведения о

формировании воображения писателя, потрясающие зарисовки

типов, непосредственно переданные сцены, — такие, например,

как смерть ее бабушки — смерть в духе XVIII века, проникну

тая изнеженным героизмом, смерть ее матери, настоящей па

рижанки; сцены, вызывающие восхищение и слезы!

В этом ценнейшем документе психологического анализа,

к сожалению, слишком многословном, — талантливое изображе

ние правды жизни, дар наблюдения над собою и над окружаю

щими, творческая память г-жи Санд удивляют и трогают.

2 декабря.

Передо мною, в гостиной принцессы, толстая спина Готье,

который сидит на ковре, по-турецки скрестив ноги и раскачи

ваясь на обеих руках; укороченный таким образом, он похож

на какого-то карликового Трибуле. Он сидит возле кресла

Саси, у него в ногах, а тот разговаривает с ним через плечо,

с наигранным пренебрежением, которое как бы падает свыше

на этого романтического и странного кандидата в Академию.

Мне было больно видеть Готье в этой смиренной позе! Это

оскорбляло меня, как сочетание прекрасного таланта и низкого

характера. Ох, это жалкое нетерпение бедного Тео, страстно

желающего попасть в Академию! И как естественна его при

дворная угодливость! И во всем этом столько меланхолического

и болезненного очарования, столько легких парадоксов, шутов

ской иронии, — какое-то сочетание Фальстафа и Меркуцио.

Глубокий кашель то и дело сотрясает ему грудь, и тогда по

1 Лес ( итал. ) .

603

гостиной из уст в уста передается жестокая шутка: он будто бы

кашляет для того, чтобы быть избранным в Академию.

Потом он уселся в маленькое кресло возле юбок принцессы.

И здесь, как у бедного придворного шута, голова его утомленно

опустилась, толстые, набрякшие складки век упали на глаза,

он наклонился, уронив руки вперед, и тяжелый сон, сморив

ший его, казалось, готов был перейти в такую смерть, когда