Дневник. Том 1.
Шрифт:
ловой, так что лицо оказывается снаружи... Мы смотрим друг
на друга, — взаимное осматривание, как бы ощупывание! Лицо
у Эдмона в крови, глаз залит кровью. Я выхожу с Эдмоном из
коляски, чтобы было виднее. Смотрю на него: удар пришелся
под глазом, стекло порезало нижнее и верхнее веко. Я замечаю
40 Э. и Ж. де Гонкур, т. 1
613
только это, и лишь потом Эдмон признался мне, что, плохо видя
из-за кровотечения, боялся остаться без глаза.
С набережной
шагал твердо, прижимая к лицу красный от крови платок,
шел, как олицетворение кровавого несчастного случая, как
каменщик, упавший с крыши. И пока не промыли глаза в ап
теке — смертельная тревога, волнение, секунды ожидания, ко
торые казались вечностью! Какое чудо — глаз невредим!
Идем отправить телеграмму на улицу Курсель, и по дороге
он рассказывает мне очень странную вещь: за мгновение до
толчка у него появилось предчувствие несчастного случая; но
только, из-за какого-то смещения, подсознательно связанного
с братским чувством, он представил себе, что ранен я, и ранен
в глаз.
12 февраля.
< . . . > Никто еще не охарактеризовал наш талант романи
стов. Он состоит из странного и уникального сочетания: мы
одновременно физиологи и поэты.
О, как приятно, когда общаешься с сильными мира сего,
знать, что у тебя есть свой кусок хлеба и ты ни от кого не за
висишь!
Вторник, 2 марта.
До сих пор мы еще не встретили никого, кто сказал бы нам
что-нибудь приятное по поводу нашей книги, даже в самой ба
нальной форме.
Перед обедом у Маньи мы заходим к Сент-Беву. Он появ
ляется из спальни, где ему спускали мочу, и тут же начинает
говорить о нашем романе: видно, что он собирается говорить
долго. Ему прочли книгу во время перерывов, когда он отды
хает от работы.
Сначала это вроде речи адвоката Патлена *, слова, похожие
на ласку кошачьей лапки, вот-вот готовой показать когти; и ца
рапины не заставляют себя ждать. Они появляются постепенно,
потихоньку: в общем, мы хотим слишком многого, мы всегда
хватаем через край, мы раздуваем и насилуем хорошие стороны
нашего таланта; нет, он не отрицает, что отрывки из нашей
книги, прочитанные очень хорошим чтецом, в известной обста
новке могут доставить удовольствие... Но книги ведь создаются
не для чтения вслух. «Боже мой, эти отрывки, быть может,
войдут потом в антологии... но, — говорит он, — я, право, не
614
знаю, ведь это уже не литература, это музыка, это живопись.
Вы хотите передать такие вещи...» И он воодушевляется:
вот Руссо, — его манера уже построена на преувеличении.
А после него явился Бернарден де Сен-Пьер, который пошел
еще дальше. Шатобриан. Кто там еще?.. Гюго! — И он смор
щился, как всегда при этом имени,— Наконец, Готье и Сен-
Виктор... Ну, а вы, вы хотите еще чего-то другого, не правда ли?
Движения в красках, как вы говорите, души вещей. Это невоз
можно... Не знаю, как это примут в дальнейшем, до чего дойдут.
Но, видите ли, для вашей же пользы, нужно кое-что сглажи
вать, смягчать... Вот, например, ваше описание папы в конце
книги, когда он там, в глубине, весь белый, нет, нет, так
нельзя!.. Быть может, в каком-нибудь другом повороте...»
И вдруг, неожиданно рассердившись, он восклицает: «Ней-
тральтент! Что это еще за нейтральтент? Этого нет в словаре, это из лексикона художников. Не всем же быть художниками!..
Или, например: небо цвета чайной розы... Чайной розы!.. Что
это за чайная роза? И это в том месте, где вы описываете Рим!
Если бы еще речь шла о пригороде...»
И он повторяет:
— Чайной розы! Существует просто роза! Чепуха какая!
— А все-таки, господин Сент-Бев, если я хотел выразить,
что небо было желтое, желтовато-розового оттенка, как у чай¬
ной розы, например у «Славы Дижона», а совсем не такого ро
зового цвета, как у обычной розы?
— В искусстве надо добиваться успеха, — не слушая, про
должает Сент-Бев. — Я хотел бы, чтобы вы его добились.
Здесь он делает паузу и неясно бормочет несколько слов, за
ставляющих пас подозревать, что в его окружении книга не
имела успеха, что, может быть, Одноручке * она показалась
скучной.
И он начинает убеждать нас, чтобы мы писали для публики,
опускались в своих произведениях до ее общего уровня, и го
тов даже упрекать нас за наши старания, за нашу добросовест
ность, за то, что мы так много работаем над нашими книгами,
трудимся над ними до кровавого пота, до изнурения, за герои
чески страстное стремление к тому, чтобы наши создания нас
удовлетворяли, — подлые советы низкопоклонника любого
успеха и любой популярности; когда мы прерываем его, говоря,
что для нас существует только одна публика, не современная,
опустившаяся публика, достойная презрения, а публика буду
щего, он отвечает, пожимая плечами: «Да разве есть будущее,