Дневник. Том 2
Шрифт:
не написать книги, которая так потрясла бы читателей, как
«Западня», и так разошлась бы, как «Нана»!»
Возвращаясь домой, я подумал, что семья может обойтись
без детей в парижской квартире, но не в загородном доме: при
роде требуются детеныши.
Пятница, 14 июля.
Задумайте, как я, учредить пенсию в шесть тысяч франков
для десяти одаренных литераторов, отвергнутых Академией *.
Принесите в жертву этой
жизни, желание видеть в час смерти у своего изголовья такую
женщину, как мадемуазель Аббатуччи, которая окружила бы
вас заботой и нежностью. И наградой вам будет статья в какой-
нибудь газетенке, где вас объявят ловкачом, статья Валлеса *,
где вас сравняют с Фенер у, статья Армана Сильвестра, где этот
вонючий новеллист будет издеваться над вами.
На днях я сказал об Эредиа, у которого сквозь невнятное
бормотание прорывается слово оглушительной силы: «Это фей
ерверк, попавший под дождь».
Суббота, 15 июля.
На обеде у де Ниттисов, посреди общей беседы, я вдруг
слышу, как маленький Жак говорит сидящему рядом с ним
мальчугану: «А как же плотность воды?»
Вот нынешнее поколение детей. Их забавляют, их интере
суют теперь только научные, химические либо физические иг
рушки, доступные их детским умам. Волшебные сказки или при
ключения Робинзона больше уже ничего не говорят им. Боюсь,
что это и есть симптом умирания литературы и искусства у лю
дей XX века.
Воскресенье, 16 июля.
Ко мне нагрянули милые Ниттисы. Мы провели остаток
дня втроем, разглядывая рисунки, изображающие Париж
XVIII века: маленькая женщина, печальная от того, что на од
ном глазу у нее появилась катаракта и она боится ослепнуть;
де Ниттис, еще не оправившийся от воспаления легких, и я,
с грустью думающий о том, что вот расстанусь с этими милыми
друзьями и, быть может, больше не увижу их — мысль, привыч
ная для людей моего возраста. Мы в полутьме перелистываем
прошлое Парижа, и есть что-то сладостное в соприкосновении
наших трех печальных душ, словно объединенных этими ста
рыми рисунками.
20*
307
Понедельник, 17 июля.
Отъезд в Жан-д'Эр.
Всю дорогу меня точит тревога, что я не смогу больше ра
ботать. И я думаю, что как внезапно обнаруживается недуг,
долго остававшийся тайным, так и я вдруг открою жестокую
правду:
я в полном одиночестве, — я почувствую всю тяжесть моего по
ложения; всего этого я не замечаю, когда мой мозг творит и
вокруг меня толпятся образы из новой книги.
Понедельник, 21 августа.
Отъезд из Жан-д'Эр.
Три часа я томлюсь в Бар-ле-Дюк в ожидании поезда и, чтобы
как-нибудь убить время, смотрю, как мальчишки ловят уклеек
в том самом месте, где и я ловил их в детстве.
Потом я пытаюсь, хотя и безуспешно, отыскать дом, где жила
первая женщина, которую я любил в возрасте шестнадцати
лет, — она только что вышла тогда замуж, и, поднимаясь на
крутой берег, по дороге к месту клева, жаловалась на боль в
сердце и прикладывала мою руку к своей груди, чтобы я «по
чувствовал и пощупал, как оно бьется.
Суббота, 26 августа.
«У меня был друг. Он заболел — я его лечил. Он умер — я
его распотрошил». Эти слова какого-то медика XVIII века мог
бы взять Дюкан в качестве эпиграфа к своим воспоминаниям
о друге, болевшем эпилепсией *.
Суббота, 2 сентября.
Сегодня, когда я ехал в Пасси, в омнибусе напротив меня
сидела женщина — немолодая, свиноподобного типа, — того типа,
который я отметил на одном из рисунков Ватто. Эта женщина,
по-видимому, белошвейка, была с ног до головы одета в черное
и словно купалась в этой черноте; тело белое, очень белое, и
большой черный сверток в руках — восхитительных руках, чья
белоснежная нагота терялась в темных рукавах без оторочки.
Эта женщина боролась со сном, ее серые глаза то и дело при
крывались золотистыми, как спинка осы, ресницами, и вся она,
с этой чувственной белизной молочного поросенка, с этой рых
лой влекущей плотью была в сто раз соблазнительнее, чем си
девшая рядом с ней молодая красивая англичанка.
308
Превосходный тип для современного романа: сын владельца
ресторана, какие появились в последние годы, — бакалавр, док
тор прав и т. п.; этот господинчик с салфеткой под мышкой, в
рединготе, сшитом у лучшего портного, болтает об искусстве,
литературе, философии, непринужденно опершись рукой на
спинку стула клиента; он изящно изогнулся... а кокотка, при
шедшая с клиентом, строит глазки — ему и какому-то богачу,