Дневник. Том 2
Шрифт:
правды в литературе, но можно с уверенностью сказать, что
все нечестные люди ее ненавидят.
Воскресенье, 17 декабря.
На днях мне пришла мысль сделать альбом из ста современ
ных офортов — будет чем занять время между обедом и нача
лом работы, которое прежде я отводил курению. И я всматрива
юсь в офорт Сеймура Хэйдена, в черноту прибрежного леса; за
всю историю гравюры никому,
достигнуть такой черноты — мягкой, глубокой, черноты, в кото¬
рой сливаются жирная чернота рисунка, выполненного сажей,
и бархатистая темнота глаз, глядящих из-под длинных черных
ресниц. < . . . >
Вторник, 19 декабря.
< . . . > Когда Золя высказывает какую-нибудь мысль — это
всегда небескорыстно, всякий раз это защитительная речь pro domo suo 1. Сегодня он прямо утверждал, что в непрерывной пуб
ликации автором все новых произведений, хороших или плохих,
нужно видеть не только средство добиваться успеха, но своего
рода школу совершенствования писательского мастерства. Я
ответил, что отнюдь не разделяю его мнения; что, разумеется,
мастерство дается самим трудом, но отнюдь не публикацией;
что, впрочем, талантливый писатель, желающий дать читателям
только хорошее, работает, не думая о публикации, и что, нако
нец, если верить его теории, то Кларети, который издает книги
1 В свою пользу ( лат. ) .
311
непрерывным потоком, должен был бы стать более крупным
писателем, чем Флобер, издавший всего несколько книг. «Ох, я
не говорю о писателях вашего поколения... Вы другое дело! —
восклицает Золя, которого упоминание о Кларети выводит из
себя. — Да, дорогой мой, я не говорю ни о вас, ни о себе».
Воскресенье, 24 декабря.
Работать, работать, как стал бы работать человек, приняв
ший опиум, которому работа помогает преодолевать сонливость,
охватившую все его существо.
Понедельник, 25 декабря.
В наше время происходят такие вещи, какие только и могут
быть на закате века. Так, богачи Беллино покупают у Ниттиса
картину за пятьдесят тысяч франков, покупают не из любви
к таланту художника, а лишь ради того, чтобы получить при
глашение к нему в дом и завести через него светские знакомства.
Пятница, 29 декабря.
<...> Какое-то безумие, мания собирать японские безде
лушки. В этом году я потратил
тридцати тысяч франков — все деньги, что я заработал, и мне
так и не удалось выкроить сорок франков на алюминиевые
ручные часы.
ГОД 1 8 8 3
Понедельник, 1 января.
Сегодня утром малышка не нашла на вокзале «Фигаро».
В три часа Доде, который пришел с женой и детьми поздравить
меня с Новым годом, сообщил мне о смерти Гамбетты. Будь
еще в живых принц Бонапарт — через две недели с республикой
было бы покончено. Часов в пять забежал Поплен и рассказал,
что смерть Гамбетты привела принца Наполеона просто-таки в
удивительное возбуждение... и надо думать, бесполезное. < . . . > Вторник, 9 января.
< . . . > Читая «Евангелистку» *, в общем-то добротно сделан
ный роман моего друга, я думаю, что хорошо поступил, пере
неся действие моего романа «Госпожа Жервезе» в Рим. Может
быть, пышность обстановки и описание закулисных событий
помогут мне избежать скуки, присущей романам, посвященным
религии.
Понедельник, 15 января.
Обед у Ниттисов в честь Поплена, уезжающего в Рим.
Среди очень веселого пиршества принцесса вдруг опечали
лась, глубоко опечалилась, услышав какую-то историю о своей
натурщице, в которой она упорно пытается видеть честную де
вушку; внезапно повернувшись к хихикающему Дюма, она
спрашивает:
— Ну, а у вас-то самих нет больше никаких иллюзий?
— Да ведь он в отчаянии, что у него их больше нет! — кри
чат ей хором гости.
— Да, — отвечает Дюма с убежденностью отчаяния, — все
мужчины, когда я вижу их впервые, кажутся мне мошенни-
313
ками... а все женщины — мошенницами. Если в этой толпе обна
руживается честный мужчина или честная женщина, я все же
различаю их... Но первое мое впечатление — таково, как я ска
зал.
Это признание ужасно, и оно объясняет то беспокойство, ту
иронию, за которую он прячется в обществе.
Говорят о людской злобе; я высказываюсь в том смысле, что
художница г-жа Лемер, с ее характером, сколько бы ни ста
ралась, не может быть доброй; на это Дюма отвечает, что у этой
женщины злоба уже превратилась в болезнь, — она сама ему
в этом однажды призналась. Он приводит любопытное ее сло
вечко. Она распространяла слух, что некая дама носит фальши
вые волосы, и Дюма сказал ей: «Придумайте что-нибудь другое,