Дневник. Том 2

де Гонкур Эдмон

таланту. <...>

Воскресенье, 9 декабря.

<...> Сегодня, когда г-жа Доде находилась в гостях у г-жи

Маньель, разговор зашел о Золя, и тут-то г-жа И*** объявила

во всеуслышание, что этого автора она не читает из боязни

1 «Эдмон и Жюль де Гонкур» ( англ. ) .

586

увидеть неприличные слова и что когда ее

муж был жив, он

загибал для нее уголки на страницах, которые можно читать.

На вопрос г-жи Маньель, неужели она не читала даже «Лурд»,

она ответила: «Нет, наш священник предупредил меня, что в

книге есть места, способные поколебать мою веру».

Любопытна эта женщина, о которой ее супруг в минуту от

кровенности сказал, что она переспала со всеми его приятелями!

< . . . >

Четверг, 13 декабря.

Я чувствую, что уже не интересую своих современников,

прошел тот час, когда я привлекал внимание публики, а теперь,

даже если бы я создал шедевры, о них не стали бы говорить ни

в прессе, ни в обществе.

Как, право, любопытны эти взлеты и падения душевного

состояния литератора: утром полное уныние, а вечером блажен

ный подъем, вызванный каким-нибудь незначительным фактом,

вроде следующего: выйдя из-за стола, Доде подзывает меня

к себе и сообщает мне, что утром к нему пришли Жеффруа,

Энник, Леконт, Каррьер, Рафаэлли и заявили, что хотят дать

банкет в мою честь, а его просили председательствовать на этом

банкете, и он согласился, думая использовать эту пышную тра

пезу для более широкого признания моих заслуг, чем на собра

ниях Чердака, устроить, — как собирались Франц Журден и

Роже Маркс, — банкет на двести человек, вроде банкета в честь

Виктора Гюго. Они тут же распределили между собой организа

цию подписки в литературном мире, в мире художников, среди

молодежи. Признаюсь, мне очень приятно было узнать, что

мысль об этом банкете возникла прежде всех у Жеффруа и что

он вкладывает в это дело всю душу, — именно у Жеффруа, а я-то

думал, что он ко мне охладел; признаюсь, это доставило мне глу

бокую радость.

Пятница, 14 декабря.

<...> Любителям литературы и искусства на тот случай,

если в XX веке они захотят вспомнить о двух братьях, я желал

бы оставить литературный каталог моего Чердака, которому

суждено исчезнуть после моей смерти. Мне хотелось бы, чтобы,

прочтя написанный мною набросок, они увидели этот мирок со

вкусом выполненных изысканных предметов, редчайших пре

лестных вещиц, отобранных среди самого лучшего, что только

могут

предложить антиквары.

Из трех комнаток третьего этажа нашего дома, в одной из

587

которых умер мой брат, сделано две, причем меньшая сооб

щается с большей посредством проема в стене, придающего

всему помещению вид маленького театра.

Красная обивочная ткань на потолке, на стенах, вокруг две

рей, окон, книжных полок, выкрашенных в черный цвет; а на

паркете пунцовый ковер, усеянный голубыми арабесками, по

хожими на буквы турецкой письменности. В качестве мебели —

низкие кресла, скамеечки, диваны, покрытые восточными ков

рами, играющих, переливчатых, ярко-красных, голубых, желтых

тонов, и среди них — двойное кресло-качалка, ритмический по

кой которого баюкает несбыточные грезы и бесплодные мечта

ния.

В маленькой комнате красный цвет стен прерывается япон

ским поясом XVII века, лиловым поясом, на котором среди бе

лых глициний летят ласточки. Красный цвет потолка преры

вается фукузой с мальвами — гербами — фамилии Токугава: на

серо-розовом фоне, над золотым снопом выделяется белизна

цапли.

Над книжными полками, занимающими всю глубину ком

наты, висят четыре какемоно.

Первое какемоно, работы О-Кио, изображает двух собачек,

толстогубых, мордастых, ромбоидальных, из которых одна спит,

положив голову на спину другой; написано это кистью, черной

китайской тушью, растекающейся по бумаге, и лишь какое-то

травянистое растение вносит зеленоватое пятно.

Второе какемоно, работы Ганку, — это тигр, но один из тех

немного фантастических тигров, какие живут в воображении

художников из стран, где тигры не водятся. Хищный зверь

стремглав низвергается с вершины холма, похожий на черное

грозовое облако; написан он неистово, целыми потоками китай

ской туши, и это роднит его с тиграми Делакруа.

Третье какемоно, принадлежащее кисти соперника Сосэна,

Ункэи, художника, мало известного в Европе: на фоне древес

ного ствола изображена обезьяна со своим детенышем; их го

ловы, нарисованные тонкими штрихами, подкрашены сангиной

и напоминают трехцветные рисунки Ватто.

Четвертое какемоно, работы Корина: на бледно-коричневом

фоне словно веер из зеленых лезвий, и вверх устремляются