Дневники потерянной души
Шрифт:
Обед плавно перешел в ужин, за которым непрерывно шутили, смеялись и пили. В конце концов, когда было уже затемно, нашедшие общий язык Ками с Каирой удалились в другую комнату, чтобы посплетничать вдоволь о своих женских делах; за белой ширмой темнели очертания их фигур, и то и дело доносилось приглушенное хихиканье.
– Я сперва подумал, что ты уже женкой обзавелся, а это, выходит, Банова телка, - усмехнулся вслед Калимак. – Когда сам? – подначил он, залпом опрокидывая в себя очередную кружку хмеля.
– Ты первый, - невозмутимо
– Почему это я первый? Ты старше!
– А ты бабам больше нравишься.
– А, ну это да, это да. Хотя, смотря каким бабам. Если вспомнить твой богатый опыт...
– Заткнись, Каль.
– ...И разнообразные вкусы... – продолжал тот, уворачиваясь от подзатыльника.
– Погоди-ка, что за вкусы такие? – не понял Ильмак, встревая в их шутливую перепалку.
– Все, светать скоро начнет, - Маура решительно поднялся из-за стола. – Давайте на боковую, а то завтра не добудишься вас.
– Да не гони ты, давай еще по одной, - запротестовал Калимак.
– А рыбка соленая осталась? – поддержал его брат, лениво почесывая живот.
Трапеза продолжалась, однако дальнейшие разговоры слились для меня в неразборчивый гул, и я уже вовсю клевал носом.
Продрав с похмелья глаза, я понял, что с ночи заснул прямо на полу, ибо все кровати были заняты. На постели Ками свернулись, прижавшись друг к другу под тонким одеялом, две женщины в светлых ночных рубахах; на узком ложе в передней комнате храпел Калимак, а его брат выводил еще более звонкие рулады на кровати Маура в его комнате, раскинув в стороны руки и ноги так, что места не осталось бы даже для собаки.
Самого хозяина я обнаружил на старой лавке у очага, где он крепко спал лицом вниз, положив под щеку согнутую в локте руку вместо подушки. Из всех нас раздеться накануне удосужились только жены.
Солнце уже ползло вверх на небосводе, когда пробудился Калимак, потягиваясь и шумно зевая во весь рот.
– Эх, хорошо погуляли!
– Слышь, увалень, собирайся, домой нам пора, - показался Ильмак, на ходу подтягивая штаны и приглаживая волосы. – До темноты надо успеть еще коней вывести и искупать.
Калимак присел у лавки, щекоча Маура по носу кончиком пояса. Тот лишь недовольно поморщился, отворачивая лицо.
– Вставай, разбойник, проводишь меня хоть, – он потряс хозяина за плечо, и тот наконец проснулся, щурясь от бившего прямо в глаза солнца.
* * *
Живот Ками рос не по дням, а по часам, и в самом начале весны она благополучно разродилась девочкой – крупной, здоровой, и орущей так, что закладывало уши.
Вот только тот факт, что родился первенец женского пола, вызвал большое разочарование и у меня, и у повитух, сразу переставших слишком усердно хлопотать над младенцем, и у самой роженицы, которая, едва оправившись после родов, заплакала, от стыда закрыв лицо руками:
– Ой, горе-то какое... И отец
– Ничего, девка, родишь ты мальчишку, вот следующего и родишь, простит отец, назад примет, - утешала ее старая повитуха, гладя по голове. – Да и не одного родишь, а тройню целую богатырей, одного за другим, да всем на радость...
Маура, так и не признавший разумными наши деревенские традиции, хмуро застыл у порога.
– Я что, единственный здесь, кто рад рождению этого ребенка?
Ответом ему было молчание, и тогда он, вздохнув, взял на руки орущий сверток и стал его укачивать.
Я стоял рядом, неловко переминаясь с ноги на ногу. Я не знал, как вести себя с новорожденной, и у меня не было того естественного подхода к детям, которым обладал мой хозяин. Поэтому, когда он протянул девочку мне, я поколебался перед тем, как взять ее.
Как только я обхватил сверток руками, успокоившийся было младенец вновь заорал со страшной силой, удивительной для столь тщедушного существа. Я со страхом смотрел на красное сморщенное личико, не зная, чего мне еще ожидать.
– Поддерживай ее головку, вот так, - попытался помочь мне Маура. – И ослабь немного руки, ты же ребенка держишь, а не мешок с репой.
В конце концов он забрал у меня девочку и отнес к ее матери, уже немного отдохнувшей и пришедшей в себя. Материнский инстинкт проснулся, и та, смирившись, все же приняла свою дочь, едва взяв на руки крошечное тельце, и начала ласково ей что-то наговаривать, приложив к груди.
– Ну, слава небесам, - с облегчением произнес мой хозяин. – Наконец-то нормальная реакция.
– Спасибо вам, дорогие, - тепло сказал Маура, протягивая троим повитухам дары за их услуги. – И простите, одарить вас, как должно, нечем. Вот к следующему разу уже обживемся.
– Что вы, что вы, господин хороший, - ахали те, с радостью принимая горшочки с золотистым маслом и густым медом, узелки с вкусными сухарями, круглые караваи хлеба и большой мешок красных яблок. – Щедрые дары, господин, дай вам небеса здоровья, благоденствия, лет долгих, урожаев обильных! – раскланиваясь до земли и рассыпаясь в добрых пожеланиях, они удалились, и вскоре со двора донеслись их веселые песни, которыми они возвещали о рождении новой жизни.
– Нет, я рад, конечно, хозяин... Но это ведь не мальчик...
Два дня спустя мы сидели на завалинке у стены дома, и он укачивал завернутую в пеленки крошку на руках, пока ее мать отдыхала.
– Это не мальчик, - подтвердил он. – Это – чудо. Ты уже придумал, как ее назвать?
– Да что вы, - удивленно поднял я глаза. – Это же вам оставлено. Хозяева дают имена всем детям рабов по своему выбору... Заведено так.
– Ты это серьезно? – нахмурился Маура, но тут же что-то вспомнил и махнул рукой. – Ах да... Ведь и в Зараке так было... Я совсем забыл. Какой-то идиотский обычай.