Дневники потерянной души
Шрифт:
– Но вы же ее без имени не оставите? – не поверил я.
– Ну нет, конечно! – сказал он расстроенно, вставая с бревна вместе с ребенком на руках. – Ладно... ладно... – протянул он, задумавшись. – Пусть будет Эль-Нор. Как тебе?
– Эль-Нор? Похоже на имена чужаков...
– Если хочешь, я дам ей обычное имя.
– Нет, хозяин... Мне это нравится. Очень красиво звучит.
– Хорошо. Пойдем, спросим у Ками, что она думает.
– Зачем?
– Затем, что это ее дочь, разрази меня молния! – прижав к груди Эль-Нор, он гневно зашагал к дому.
Ками не возражала против такого имени, и, казалось, не из-за страха перечить
А я даже не догадывался, почему Маура пришло в голову именно так назвать родившуюся девочку, и как много это, должно быть, для него значило [1].
* * *
Наступила хорошая пора, продолжавшаяся месяца три. С раннего утра я работал в поле наряду с остальными парнями из окрестных имений. В первые недели после родов жены, когда меня целыми днями не было дома, Маура помогал ей во всем, купал Эль-Нор и пеленал ее, и шел к ней ночью, когда она плакала, чтобы дать молодой матери отдохнуть.
Вопреки моим увещеваниям, с началом сенокоса Маура так же выходил на работу ни свет ни заря, в оставшееся время еще успевая переделать кучу дел по хозяйству.
Как-то после полудня, когда все жарче припекало солнце, мы двинулись назад с полей. Идущий впереди мужик вдруг остановился, наклонившись. Остальные тоже сгруппировались, заслонив от меня то, что привлекло их внимание. Протиснувшись сквозь небольшую толпу, я узнал в лежащем посреди песчаной тропинки своего хозяина. Он едва пришел в сознание, когда присевший рядом мужик похлопал его по щекам и потряс за плечи. Я тут же подбежал, приподнимая его голову и тревожно воскликнув:
– Что с вами?
– Воды... – попросил он потрескавшимися губами.
– У кого-нибудь есть вода? – обернулся я к стоявшим вокруг.
По рядам прошел шорох, и кто-то передал потертую флягу.
Маура пил жадными глотками, потом вытер пыльный лоб и сам, покачиваясь, поднялся на ноги.
– Спасибо, - он вернул флягу ее владельцу, и, не желая больше привлекать к себе внимания, направился к нашему имению.
Остальные рабочие, посудачив еще немного, тоже разбрелись по домам, толпа быстро рассосалась.
Я нагнал Маура на тропинке, озабоченно вглядываясь в его лицо, покрытое серой дорожной пылью с влажными бороздками от пота.
– Вам, наверное, не стоило на такой жаре работать... – сокрушенно покачал головой я. – Да и вообще, может, не надо вам на сенокос выходить...
– Я сам решу, что мне стоит, а что нет, - бросил он на ходу, не поворачиваясь ко мне.
Однако после того случая он все же немного умерил свою деятельность, и все больше занимался работой по дому, которой тоже хватало.
Мне было достаточно того, что он рядом, пусть даже и изменившийся, и раздраженный, то и дело срывающийся на меня по пустякам; но это был он, и я по-прежнему, как мог, старался, чтобы он ни в чем не знал нужды и отказа.
В один из дней он выудил из давно заброшенного в угол дорожного мешка увесистый сверток с кожаными свитками, очевидно, взятыми им напоследок из Карнин-гула.
Он работал над ними, почти не переставая, и на мой вопрос, что в них, ответил коротко: «учебные задания». Когда я проходил мимо маленькой каморки, он даже не поднимал головы, чтобы взглянуть на меня. Я дивился тому, как у него рука не устанет писать столько часов подряд, пока не вспомнил о той любопытной его особенности, уже виденной мной в
– Ой, как это у вас получается?! – воскликнул я тогда.
– Что, строгать? Я тебя научу. Только, конечно, с таким острым ножом тебе пока рановато обращаться.
– Нет, как вы левой рукой так хорошо умеете? – возбужденно перебил я.
– А что в этом такого? – не понял он. – Обеими строгать можно, какая разница? Вот, смотри.
И он, как ни в чем не бывало, взял нож уже в правую руку и продолжил свое занятие. Похоже, ему и правда было невдомек, почему меня это так поразило; и он не подозревал, насколько трудным может быть одинаковое владение обеими руками для тех, кто его окружал. Когда же мы впервые очутились в Карнин-гуле, я удивился еще больше – постепенно я стал замечать, что эта способность хозяина вовсе не являлась уникальной, а была присуща всем тамошним обитателям, как, впрочем, и Аргону [2]. И я мысленно добавил еще одно странное совпадение в свой длинный список.
Так и теперь, Маура просто брал заостренную палочку в другую кисть, хоть и искалеченную, и продолжал труд. Поочередно давая отдых обеим рукам, он способен был заполнять казавшиеся бесконечными коричневатые ленты, свисавшие со стола; это, похоже, стало его островком отрешенности, своего рода успокоительным ритуалом. И я уже не решался вывести его из этого состояния, прервать заколдованный круг. Может быть, сделай я это, все было бы по-другому.
Но я лишь интересовался, не голоден ли он, и, получив отрицательное движение головой, удалялся. Я не знал, что еще у него спросить; отчуждение между нами росло, заполняя собой пространство так, что казалось, сам воздух тяжелел и становилось трудно дышать.
Иногда я приходил с поля затемно и устало валился на кровать, успевая заметить уголком глаза тусклый огонек лучины, освещающий каморку, перед тем, как провалиться в сон. Ками редко дожидалась моего прихода в те дни, когда я задерживался – на столе обычно были остатки подогретого ужина, хворост в очаге прощально потрескивал в унисон со сладким сопением жены и дочки.
Однажды, вернувшись, я все же прошел до комнаты хозяина и заглянул внутрь. Отблески небольшого пламени слабо плясали на стенах, подрагивали на коротких медных завитках волос. Он крепко спал сидя, положив голову на стол поверх сложенных рук. Рано появившиеся морщинки на суровом лице разгладились; полные губы, которые я так часто видел сжатыми, теперь были по-детски приоткрыты, придавая лицу выражение беззащитности. Расслабленно лежащие пальцы были испачканы чернилами, словно темной, запекшейся кровью.
Мне хотелось осторожно поднять его, не разбудив, отнести в постель и укрыть самым теплым одеялом, хотелось, чтобы ему было хорошо и уютно, чтобы ночные кошмары не мучили его, чтобы он никогда больше не чувствовал боли, чтобы...
Я задул лучину и тихо, на цыпочках, вышел.
* * *
Сон его, видимо, редко бывал спокойным, поэтому он так оттягивал момент его наступления. В одну из тех ночей, когда он все-таки спал в постели, я был разбужен вскриками. Он резко мотал головой из стороны в сторону, повторяя в беспамятстве только одно слово: «нет, нет, нет!».