Дни яблок

Гедеонов Алексей Николаевич

Кровь бывшего пряника хлынула на пол. Темно-красная, как положено. У меня сильно закружилась голова, и захотелось спать.

Воину тем временем удалось вырваться, схватить меч а атаковать вновь. По собственной крови он скользнул под костяной бок твари и рубанул изо всей силы, прямо по пасти и хоботу. Баук зашипел, раскинул лапы, вновь захватил, поднял и откинул Вепря в сторону. Вепрь приземлился мягко — словно кот. Баук развернулся и поддел воина шипатым хвостом. Синее тело сочно шмякнулось об паркет.

Тварь на

мгновение словно замешкалась…

Между мною и совершенно немаленьким чудищем, откуда-то аз самых недр вод или глубин дюн, явились два пряника. Чумазые и в пыла.

— Майстер, — заметила кособокая рысь. — Мы справились. Нашли. Пришлось отни… — Тут она и рядом скачущая корявенькая бабочка, опрокинулись на пол, задёргали лапками и совсем скрылись дымкой. Чудовище опасливо посторонилось. Затем вроде принюхалось и…

Две невысокие женщины в тёмных одеждах сидели на полу. Одна вся такая фанариотка, в лохмотьях и в расшитых жемчугом туфельках, красных. Вторая — коротко стриженная дикарка, в кожаных штанах, серой рубахе и какой-то накидке. Босая.

Баук прянул. Я кинул в него яблоком. Попал…

— Тикайте! — прошипел я бывшим пряникам.

Обе вскочили и кинулись бежать, хитро, в разные стороны.

Я вернулся к месту схватки и попытался оттащить прочь чуть живого Вепря.

Баук поначалу растерялся, скребанул животом по полу и чуть завалился вправо. Затем что-то сообразил и двинулся прямо на меня. Не останавливаясь, он растопырил пасть и замахал передними лапами-клешнями.

— Назад! — крикнул я. — Стой!

И обмакнул ладони в алую лужицу, пальцы привычно укусила боль. А колокол… гуси… — нет, не было. Я слышал лишь реку, здесь она близко…

— Исихия! — крикнул я, выбрасывая руки в сторону баука, и увидел, как что-то неуловимое двигается к чудовищу. Прямо из руки вырвались красные нити, сияющие и стремительные. Спустя минуту, они сплелись воедино, затем достигли чудища-баука, ударили, оплели панцирь… Баук гулко лопнул. Жёлтая жижа, обломки хитина, ноги, потроха — всё это брызнуло градом и раскатилось по полу с шелестом. Госта в коридоре схватились за головы.

Было тихо. Там, около круга, преграждая крови путь — где только что возился баук, чернело и дымило пятно неверной формы, липкое на вид, всё в каких-то ошмётках и клочках, очень мерзких. Посреди пятна лежала и подёргивала ножками наша табуреточка, заметно уменьшившаяся в размерах и словно обугленная вся.

Истекающий ярко-алым воин распластался рядом, в животе у него зияла дыра. С правой, не укрытой щитом, стороны…

— Это магия крови, да? Подобное подобным? — сипло поинтересовался заметно посеревший Вепрь. — Слыхал о таком в песнях…

Лида Линник оттолкнула меня с дороги прочь и приникла к павшему. В руках у Линнички было полотенце — вафельное, к тому же мокрое.

Она быстро скомкала его и попыталась прикрыть рану Вепря.

— Ты бы

принёс бинт, Даник, — просипела Лида. — Надо кровь остановить… и скорую скорее…

— Кровь вытечет, — сказал я. — Это моя кровь. А он — пряник. Тут ему и крышка.

— Так его зовут? «Пряник»? — невозмутимо переспросила Линник. — Что ты мелешь, что за «вытечет кровь»? Говорю — бинт дай… скоренько, ну!

К нам подошла невозмутимая и низкорослая Маражина. Рысье болот. Шагу неё был неслышный, а глаза очень чёрные. Маражина взяла тесак, пошептала, подула на него, затем прижала нож к вепревой ране, продолжила шептать. Кровь остановилась. Женщина отняла нож, вышла в коридор и словно исчезла.

— Меня зовут Руад, — сказал воин, — Руад О’Торк, и я пропал в тумане.

— Вот, нашёлся, — возразила Лидка и вздохнула. — Но, говорят, скоро снова того… Жаль.

— Чувствую холод, — сказал он ей.

— Большая кровопотеря, — авторитетно изрекла Линничка. — Всю печень оно тебе порвало. Бывает, когда подрежут.

— Подлый удар, — согласился бывший вепрь — Туман спускается… Очень спать хочу…

— Это всегда так, — печально сказала Лида.

— Может быть, — спросил стремительно бледнеющий Руал. — ты знаешь какую-то песню для воинов?

— Катюшу… — машинально ответила Лида. — «Вызвали меня в военкомат» ещё знаю. «Не стреляй!».

— Нет, не так, — ответил он. — Это должно быть прощание. Переа сном. Чтобы воин помнил песню даже там, за туманом. В Иных горах.

— Песню? — задумчиво уточнила Лида.

— И девушку, — едва слышно ответил Руад.

— А! О! Это да! Только я спою тебе её тихо… Чтобы не слышал никто, а то вон — таращатся, как совы, — встрепенулась Лидка и улеглась рядом с воином, впритирку почти что.

— Мiсяцю-рогожику, вiзьми…^[73] — услыхал я начало Линничкиного шепотка. Затем она зашептала быстрее, прямо воину в ухо…

Руад умер быстро — и как растаял. Но Лида, вечно упрямая, всё шептала и шептала, с закрытыми глазами… Лёжа возле кучки крошек.

Свечи в комнате погасли.

— Не стоит плакать долго, — сказал из сумрака пряничный Ёж. — О нём. Это славная смерть. Как и должно быть. Он воин.

По комнате прошёл словно ветерок или…

— Так темно, — сказала невидимая Аня. Будто сама себе.

И свечи загорелись вновь, сами собою: одна, вторая, прочие…Все, включая огарки. Все, что были в комнате. Свет воспрял.

Лида Линник продолжала лежать рядом с раскрошенным пряником.

— Такой мог бы и одеялком укрыть, по-доброму так. Сказать: «Спи, Лидочка, спи, моё солнышко ясное, птичка-ласточка, яскрава квиточка, чаривна зирочка». От. — И Линничка вздохнула. — Поховаю в саду… за домом, — заявила она, укладывая обломки пряника в рядочек. — И оплакаю…

— Оплачу, — не сдержалась Карина.