Дни яблок
Шрифт:
— Процедамус! — крикнул Ёж в темноту, сразу за которой должен был быть подъезд.
И пошёл во главе процессии. Сияющие горошины поначалу следовали за ним, потом обогнали. Бывший пряник и гости мои ступали осторожно, почти «лилипутиками» — когда носок к пятке, и надо верно проковылять свои восемь шагов до разгадки. Вес это походило на шествие среди светляков. Или по южному ночному морю, в августе Мелкому…
Карина шла последней, пальцы её заметно дрожали, за левую руку вёл ее Ганжа, а вот правая…
— Я остаюсь, — негромко заявила
— Ты уверена? Совсем уверена? — медленно спросила Карина, оборачиваясь на звук.
— Да, — легко выдохнула Аня. — Мне, по-всякому, ближе всех. Два этажа вниз. Я даже куртку не брала…
Народ, увлекаемый Крыштофом, заторопился по жемчужно сияющей горохами тропке.
— Как Гольфстрим, — сказала почти невидимая Бут из темноты задверной. — Я чувствую какое-то течение, тёплое. А вокруг холод, как в океане… наверное.
— Всё-таки что со мной будет, а? — жадно спросила Линник почти на выходе. — Скажи-скажи-скажи, а то не успокоюсь!
— Ногу ты, Лидка, сломаешь, — ответил я и отцепил её пальцы от свитера. Своего, синего.
— И что? — храбро поинтересовалась Линничка. — Больно будет?
— Сначала нет, — ответил я уже во тьму. — А вот потом… Ты встанешь на неё. Чуть-чуть постоишь… Встретишь судьбу заодно… Да.
И захлопнул дверь. Одну, а потом и вторую…
С той стороны донёсся сначала шорох, затем слышны были голоса гостей, шаги — потом кто-то из девочек засмеялся, застучали подошвы по лестнице — всё удаляясь, потом гулко хлопнула дверь, внизу. Ивее.
Дома было темно, тихо, пахло едой и уютами: духами, свечами, глинтвейном. Осеннюю нотку сообщали хризантемки. Лёгкий, тонкий, горьковатый аромат — словно снова вместе. Ненадолго.
— Сначала всё уберём, — деловито заявила Аня.
— Нет, — сказал я. — Это уже было. Сплошной зуд…
— Так, а что… — начала она, и тут я выключил свет.
Помогло мало. Лунная ночь, фонари с улицы и все такое — вроде и синее, но будто в дымке… Гамелина и не подумала сопротивляться. Не шептала все эти «Подожди…».
Поддалась.
— Я все хотел… — начал я после.
— Я так и поняла, сразу, — откликнулась Аня. — Похоже, выключили отопление. Хорошо, что ты принес плед.
— Даже два, — самодовольно заметил я. И пощекотал ее Черным пёрышком.
— Я не ревнивая, — отозвалась Аня. — Можешь не стараться. Два хорошо — оба возьму себе. Ты всё равно у стенки, согреешься естественным теплом.
— Это каким? — подозрительно спросил я.
— Трением, — сказала Гамелина лукаво.
— Не играю так, — сказал я и выбросил пёрышко. — Я что спросить хотел, вот ты, когда там сидела, в кругу — ска…
— Я как-то… не боялась, — легко заметила Аня. В лунном, пепельном свете она словно мерцала.
— Давно это с тобой?
— Самой интересно, — ответила она и вытянула руку отражённому сиянию навстречу. — Помнишь лето после взрыва?
— А как же, — мрачно сказал я. — Мама с ума сходила. Заставляла пить вино. Красное. Ещё меня заставляли лестницу мыть… и площадку! Две недели, через день! Иногда Инге удавалось швабру вручить… Но в ответ столько разного: психозы, крик, удары тряпкой… Потом мама нас в разные стороны отправила. Почти на собаках… Что интересно: как Ингу, так в Питер. А как меня — так в весёлый город Аккерман, к родственникам. Там, сказала, будет чисто, если… Какое чисто! Ты бы видела их воду — холера на холере. Сплошные вибрионы…
— И как же ты выжил?
— Пришлось пить вино… Опять.
— А потом?
— Потом тоже уехал — в Питер, посмотреть на Ингу… Она, ну прямо с вокзала, так за внимание благодарна была, так благодарна — отправила меня на тёткину дачу. В этот их Лисий Нос. «Там дюны, море, хвойный воздух — полезно тебе. Уже весь почернел в степи», — сказала. А там тоска и невозможный дождь. Море мелкое. Залив. Прибиавает к берегу жаб.
— Как это прибивает? Зачем?
— Волной прибивает, иногда. Местные сказали — заплывают из реки, а зачем, не знаю — может, в Швецию стремились, но ведь и не спросишь уже… Весь август читал у окна. Мои, тамошние, Диккенса на эту дачу вывезли…
— В смысле? — уточнила Гамелина.
— Все тридцать томов…
— А потом?
— Откуда ты… А потом к бабушке — потому, что школа… Ты, кстати, видела, какая в Питере вода?
— Там область на бабочку похожа, — беззаботно сказала Гамелина и пошевелила пальцами. В полосе лунного света метнулась быстрая тень. Совсем мотылёк или воздушный спрут, но и на Горгону с утра было похоже тоже.
— А я считаю — на рыбку… — сказал лунному лучу я.
— Надо кипятить, кипятить и опять кипятить такое, — сказала Аня. — Эмма отправила Майку на Балтику, в Пярну. Тогда… А я осталась. С ней. Тут.
— Повезло, — завистливо сказал я и погладил её по спине.
— И почему-то не боялась, — выдохнула Аня, изобретая всё новые фокусы с неверным светом. — Всё казалось почему-то прозрачным и понарошку.
— И как будто маленьким? — уточнил я.
— Даа… — протянула Гамелина, забыла играть с тенями и повернулась ко мне. — А откуда ты… Неважно. Деревья нельзя трогать, говорили. На них фонит. Я тогда видела твою маму, кстати.
— Я её тоже видел, не так давно, — тонко заметил я. — Завтра увижу снова. Наверное…
— Нет, — упрямо продолжила Гамелина. — Нет. Не так. Не совсем так… Вечер был. Тепло. Жарко. Все в майках ходили уже. Я знала, что тебя отправили отсюда, а она… Она сидела тогда на скамейке… Во дворе. Не плакала, нет. Но была грустная-прегрустная. Даже мне не улыбнулась, когда я… Сказала: «Ну что же вы? Почему осталась? А вдруг не будет возможности выехать?». А я…
— Тогда очень тепло было, да. А она мне насовала осенние вещи в рюкзак, — вспомнил я. — Я так ехать не хотел. Чуть пощёчину не дала.