Дочь Двух Матерей

Anita Oni

«Видеть это не могу, — буркнул Агрис, когда оба взошли на пьедестал, и шумно высморкался. — Скорее бы уже в поход…»

Хотя бы это его желание судьба потрудилась исполнить. Несколько дней спустя их полк выстроился на плацу, и киан Тоур с дочерью вышли проводить бойцов. Произнесли короткую напутственную речь, которую, как водится, никто не слушал, хотя и старательно делали вид.

«Теперь уж нескоро увижу свою, из Гончарного, — вздохнул Налу. — Кто знает, как нас будут кормить на передовой. Но точно не такими супами и селёдочными пальтами…»

Агрис не отвечал. Он смотрел на киану Феруиз и думал свою думу. Жаль, что она не отправится с ними воевать. С другой стороны, здесь она будет в безопасности. С одноглазым,

ага. Хотя, как знать, если он, Агрис Аглау, возвратится с фронта героем, бравым и неустрашимым — может, она, наконец, проявит к нему интерес?

Львишка скомандовал: «Прямо, шагом! Марш!», и конница пришла в движение. Всадники взялись за поводья, и гнедая река потекла мимо трибуны, за ворота, в поля… Скоро они погрузятся на корабль и отправятся в степи Куртъюрт, из которых возвратится далеко не каждый.

Глава 46

— Ну уж нет! — возразила Паландора. — Этот гигант вдвое крупней моей Дымки! А если он понесёт?

— Ну что вы, — отвечал Эйдле, — это одна из самых флегматичных пород. Тяжеловозы не только выносливы и неприхотливы, но ещё и на редкость стрессоустойчивы. Потребуется что-то из ряда вон выходящее, чтобы он испугался. Так что садитесь смелее!

Девушка неохотно дала себя уговорить и взгромоздилась на спину Великана — большого мохноногого триюрца: жеребца из породы тяжелоупряжных лошадей, выведенной в центральном Алазаре у истоков реки Триюры. Эйдле приобрёл его для нового завода и намеревался сделать из него гордого производителя и отца многих жеребят. Он был молод и энергичен, но вместе с тем спокоен и уравновешен. Взобравшись ему на спину, Паландора в восторге посмотрела вниз на землю, которая резко ушла из-под ног: так высоко на лошади она ещё никогда не сидела. Словно это не лошадь, а слон. Эйдле взял его под уздцы и сделал круг по открытому манежу. Конь шагал ровно и размеренно, не красуясь и не порываясь ускакать вперёд. Киана осмелела и погладила его густую белую гриву, ощупала мышцы шеи, спины. Какой мускулистый: настоящий атлет! Ещё бы: он в одиночку возил тяжёлые телеги с дровами и бочками, полными груза. Теперь у него наступит привольная жизнь на заливных лугах, в дамском обществе…

— Сдаётся мне, вы ему завидуете, — со смехом ответила Паландора на это замечание Эйдле.

— Скорее, ностальгирую, — ответил тот и поправил монокль, в манеже, в общем-то, лишний. Он не то чтобы чрезмерно гордился своим прошлым, но и не стыдился его и свободно о нём говорил. Ведь мало кто мог похвастаться схожими победами на личном фронте: его спутницами становились весьма респектабельные и перспективные дамы из высшего общества. В стремлении узнать больше о своём наставнике, Паландора сама вывела его на этот разговор, и ей, признаться, пришлась по душе та лёгкость, с которой он рассказывал о себе. Словно для него не существовало неудобных тем. Он бы и о колдовстве говорил так же непринуждённо, подозревала она — но не стала искушать судьбу. Перекинула ногу и соскользнула со спины жеребца в его сильные руки. Подхватив девушку, Эйдле бережно поставил её на траву.

— Видите, киана? Совсем не страшно! Пойдёмте, я покажу вам, где будут располагаться конюшни.

Строительные работы здесь были в самом разгаре. Их вели те же бригады, которые строили мельницы — и тот же молодой лесоруб, что свалился осенью в ручей, на сей раз, завидев красавицу Паландору, опрокинулся с пенька. Но прораб не посмел просить киану удалиться: не при её спутнике. Он отчитался о ходе работ и отметил, что на выкорчевку отдельных сосновых пней уйдет больше времени, чем предполагалось: уж больно у них мощная корневая система.

Эйдле начерно показал на местности,

как будет выглядеть конный завод. Они прошлись по выровненной площадке для будущего крытого манежа, оценили размеры конюшен — пока только прямоугольников, отгороженных колышками — и устроились на пикник на месте будущих левад. Паландора проводила время куда веселее, чем предполагала. Лошади по-прежнему занимали её вполсилы, зато её собеседник оказался куда более интересным субъектом. Он развлекал киану рассказами о городе Алазаре, где ему довелось прожить целых пять лет; повествовал о том, как учился в центральной библиотеке каллиграфии, что было довольно непросто, поскольку в юношеские годы он страдал тремором рук. Собственно, именно для того, чтобы укрепить мышцы и развить мелкую моторику, он обратился к этому занятию. Он не давал девушке заскучать и, будь он её ровесником, она вообразила бы, что тот пытается за ней ухаживать. «Как жаль, — подумала она, — что в наше время таких обходительных молодых людей так нелегко повстречать». Да, Рэй был не менее галантен, но куда менее уверен в себе. За что и сам поплатился, и заставил расплачиваться её.

Эйдле делал успехи, пытаясь выполнить данное киане Вилле обещание. У него получалось вызвать у Паландоры больший интерес к административным делам. Пусть даже пока, скорее, девушка была его ассистенткой, нежели наоборот. Как бы ни рассуждала Паландора о готовности взять ответственность за судьбу региона, но ответственность как таковая оставалась для неё тяжкой ношей, сродни саням, груженым булыжниками. Великану такая тяжесть по плечу, он охотно встанет в упряжь и поднатужится — но хрупкая Паландора рискует надорвать спину. Осознанно или нет, она всю жизнь предпочитала перекладывать груз ответственности на кого-то ещё. И Эйдле сейчас подходил на эту роль как нельзя лучше.

Он разгадал эту хитрость с самого начала — да и Паландора была не слишком искусна, чтобы её скрывать. Что же, это не слишком ему досаждало. Амбициозен он не был, на Пэрферитунус не рассчитывал: собственно, поэтому король Дасон и выбрал его на роль наставника. Но кое-какие планы на безбедную старость имел. И его новая должность потворствовала их осуществлению.

Во всяком случае, Паландоре он не доставлял хлопот. Куда больше в последнее время её тревожила Рруть, которая вела себя очень странно. Весь лиатор ей нездоровилось, но она стойко делала вид, что всё в порядке. А к лету и вовсе стала рассеянной и беспокойной. Пополнела, похорошела, но осунулась при этом лицом. Видно было, что её что-то гложет — сильно притом и давно.

Наконец Паландоре опостылели её отговорки, и она решила досконально во всём разобраться. Заперла девушку в комнате и велела говорить с ней открыто. Ведь у них никогда не было друг от друга секретов.

Бедняжка призналась, что ей до сих пор было жаль молодого киана, утопшего в озере. Ну это, пожалуй, не новость: она и раньше жалела его. Даже спустилась к нему в Залу предков, когда ездила по какому-то пустячному поручению в замок Рэдкл. Испросила на то позволения, а потом разболтала деревенским девчатам: тем любопытно было послушать, каковы они, эти господские залы. Чай побогаче их полутёмных каморок, где веточка ели у входа, а на третьей неделе зимы зажигают лампадки и курится ладан.

«А ещё что не так? — спросила Паландора. — Ты ведь знаешь, что можешь сказать мне всё».

Это была правда. Рруть в детстве была хоть и расторопной, но довольно неуклюжей. Сколько раз Паландора заступалась за неё, когда той доводилось разбить стакан или вазу, или рассыпать крупу. Как-то раз она умудрилась пролить чернила на выходное платье кианы Виллы, а потом чуть не прожгла в нём дыру, пытаясь свести пятно растворителем. С тех пор Вилла строго-настрого приказала девочке держаться подальше от её покоев. Хотела её наказать, но Паландора вмешалась. В итоге наказали обеих, но это было куда веселей: ведь вдвоём не так обидно.