Дочь Двух Матерей
Шрифт:
Паландора подолгу стояла у витражных оконных створок — длинных, узких, вытянутых от пола до потолка и стыдливо прикрытых тюлем. Она наблюдала за каплями воды, лениво стекавшими по стеклу, вслушивалась в бархатный шелест дождя, взглядом прикасалась к потемневшей от влажности набухшей зелени и поднимала головки поникших цветочных бутонов. Бутоны, подчиняясь её силе, на миг устремлялись крылышками сложенных лепестков в смурное небо, но тут же вновь обмякали, прогибались под тяжестью новых дождевых капель.
Природа обновлялась, омывалась и лужами разливала мокро, так что на новые приключения девушку пока не тянуло. Она куталась в сизую шаль, но продолжала зябнуть. А мыслями возвращалась к резному терему Иволги, к сладкой горечи рябинового пунша на её губах и проникновенному взгляду юного Рэдкла. Какой это был обходительный молодой человек, он тогда ей здорово помог и сумел не оставить
***
Этот день наступил, и довольно скоро, но совершенно не так, как ей представлялось. Облака так и продолжали грозно сверкать молниями и грохотать над умытой землёй. Ливни упрямо орошали поля и сады. Раскисшие дороги и не думали собираться воедино, зловеще зияли глубокими колеями и с чавканьем заглатывали обувь и лодыжки любого, понадеявшегося по ним пройти.
Киана Вилла не переставала благодарить небеса за то, что такое непогодье обрушилось на них аккурат после ярмарки, и никак не до. Но зато её юбилей грозил сорваться. А ведь она уже разослала приглашения, закупилась провизией и заказала портнихе новый наряд. Кое-кому из гостей даже ураган и землетрясение не помешали бы появиться на празднике, но большинство приглашённых состояли из таких же благородных тётушек в летах, для многих из которых спуститься во внутренний сад на десятиминутную прогулку в ясную и тёплую погоду, в штиль, уже было приключением.
Так что с наступлением десятого матудегора тревога кианы Виллы усилилась. Приедут ли её подруги? Сумеют ли добраться? Или благоразумно выберут переждать ненастье? Будь она на их месте, она бы не колеблясь предпочла второе: годы всё-таки уже не те, а потому она не могла их осуждать, но и счастливее от этого не становилась. Зато к утру весь замок превратился в благоухающий сад: казалось, цветочники со всех концов Пэрферитунуса и далее сочли своим долгом выслать каждый по каравану телег, наполненных букетами. Подводы хлюпали водою луж с самого рассвета, пара из них ожидаемо завязла в хлипкой грязи и глине, но это не помешало им справиться со своею миссией и наводнить скромное жилище своей гердины гирляндами разноцветных петуний, венками из шалфея, букетами из пышных астр, корзинами, полными высоких стройных гладиолусов и шипастых ароматных роз. Напоследок голопятый мальчишка из деревни прислал охапку васильков, а потом долго уминал овсяную кашу с мёдом и сушил штаны у кухонной жаровни.
Киане Вилле только оставалось в изумлении разводить руками: какая красота! Уж сколько десятилетий кряду она приучала окружение к тому, что ей на дни рождения не нужны подарки и громкие слова. Хотите сделать ей приятное — преподнесите цветы, и будет с вас довольно. И вот, наконец, к её семидесяти годам они это усвоили.
К некоторым букетам и корзинам записок никаких не прилагалось. Но уже по их наполнению гердина без труда могла догадаться, из чьего сада или городской лавки поступило такое великолепие. Подозревая, что щедрые дарители, откупившись таким образом, сегодня не появятся собственной персоной, она уже предвидела, что время до обеда ей предстоит провести за составлением благодарственных писем.
Завтракали со скромной торжественностью: малым составом, без пышных церемоний, но в пышной обстановке. Паландора крепко поцеловала свою попечительницу в щёку и преподнесла ей флакон лавандовых духов на масляной основе, собственноручно изготовленных ею под руководством деревенских девушек: те были по этой части большие мастерицы. Прислуга собралась в столовой, принаряженная. Все пожелали своей госпоже долгих лет жизни и бодрости духа — искренне, от всего сердца, поскольку все любили киану Виллу. Ну и ещё немножко оттого, что многим из них сегодня дали выходной. А потому после завтрака замок Пэрфе погрузился в сладкую цветочную дрёму: многочисленные дворовые разбежались по своим делам, Вилла закрылась у себя в кабинете, а Паландора вернулась к своему наблюдательному пункту у окна. Она попробовала было читать, чтобы развлечь себя, но заметила, что подолгу перечитывает одну и ту же строку, прилежно склонившись над книгой и думая о чём-то своём. Наконец она захлопнула очередной увесистый том, подняв столб пыли и напугав напоследок пробегавшую мимо горничную, подошла к витражным стёклам и стала наблюдать за тем, как они красят дождевые капли в радужные цвета.
Все знали, даже этот дождь, что сегодня уже более не произойдет ничего интересного.
Как вдруг к обеду замок ожил, двор наполнился стуком — точнее, плюханьем копыт и
— Неужели вы думали, достойная киана Вилла, — провозгласил Тоур, — что мы оставим вас одну в столь светлый день в вашей жизни? Что какой-то лёгкий дождь помешает нам появиться?
— Что-что, а в Лили и в вас, дорогой Тоур, я не сомневалась, — ответила киана Вилла, и видно было, как лицо её просветлело, а щёки покрылись румянцем.
— Киана Вилла, там, никак, ещё цветов прислали!
С этими словами на площадку верхнего этажа выбежала растрёпанная Паландора. Увидев процессию, девушка растерялась, смущённо воскликнула «Ой!» и так же поспешно скрылась.
— Простите мою подопечную, — улыбнулась Вилла. — Она славная девушка, но чересчур витает в облаках. Однако, что же мы стоим? Милости прошу в гостиную.
И гости зашевелились, разговорились, поднялись в комнаты. Горячий чай и пламя каминов мигом их согрели. А вскоре подали обед, который заранее велели готовить с запасом на большую компанию — на всякий случай. И не ошиблись. К обеду Паландора, наконец, присоединилась к гостям, нарядившись в атласное брусничное платье с лифом, украшенным бирюзовыми топазами. Она села рядом с Виллой и, оказавшись таким образом во главе стола, оглядела присутствующих, томно прикрыв проникновенные синие глаза бархатными ресницами. Разговор за обедом тёк динамичный, живой, и Паландора в душе была рада, что ей не пришлось провести этот день в компании солидных матрон, которые только и знают, что меряться числом своих возрастных недугов, да вздыхать о старых добрых временах. Без сомнения, они также обсудили бы пользу здорового питания и тяготы пищеварения, и в очередной раз пришли бы к выводу, что прогресс не стоит на месте даже в такой важной области бренного человеческого существования.
Одно время в Алазаре бытовали предрассудки: мол, существует пища бедняков и благородная еда аристократов. Тогда обеспеченные слои населения питались исключительно дичью, редкими сортами рыбы и икры, а также другими экзотическими продуктами, которые было нелегко достать. Ощущали себя избранными, но при том мучились запорами, вздутием живота и несварением желудка. В итоге пришли к выводу, что питание, независимо от сословия, должно быть сбалансированным. Что его польза куда важнее эксклюзивности и неоправданно высокой стоимости. Еды ведь великое множество, а жизнь — она одна, и другою такой когда ещё одарит Создатель, а потому неразумно растрачивать её в мучениях и походах по лекарям. И по какой-то неведомой Паландоре причине требовалось заводить об этом разговор снова и снова. Но гастрономические взгляды кумушек — это ещё полбеды. Вот когда они принимались за неё, Паландору, хорошего ждать не приходилось. Конечно, отмечали они, выросла девочка писаной красавицей, точь-в-точь вардистонская фарфоровая куколка с точёным белым лицом, аккуратным носиком и изящными ручками. Но манеры у неё, прямо скажем, оставляют желать лучшего. Сидит, как горничная в ожидании звонка, положив локти на стол, голову на руки, и не поинтересуется, как у бабушки здоровье. А бабушка-то, хвала Творцу, здоровее всех живых, только вот поясницу прихватило, да сердчишко пошаливает. У бабушки таких внучек, как она, уже пяток, да все куда-то разбежались, замуж повыскакивали. Одна, вон, вообще на материк уехала, и пишет всего-то раз в год — забот, видимо, много. А этой, ведь, тоже уж замуж пора, да что-то никто не берёт. Ах, сама не торопится? Зря. Женский век короток. Потом, вон, станет такой же бабушкой, волос инеем посеребрится, и будет жалеть, ой, жалеть…